Летят перелетные птицы

Она и сама удивилась этим вдруг проклюнувшимся, по-детски хныкающим ноткам в голосе. Нет, вовсе не вызвала материнская нотация прежнего злого раздражения. Наоборот, будто и успокаивала даже. В обычную жизнь приглашала, с такой злобой отвергнутую.

– Ну, иди тогда, ложись, что ль… Я тебе чаю в постель принесу. И вкусненького на тарелочке, как ты любишь. Помнишь, когда в детстве болела, все время просила принести в кровать вкусненького на тарелочке?

– Помню, мам…

– Так принести?

– Нет, правда, не надо. Глаза слипаются…

Сон и впрямь кинулся на нее, как зверь на добычу, втянул в свое темное логово. Ей вообще всегда в родительском доме хорошо спалось. Наверное, крестьянская природа брала свое – чем ближе к земле, тем крепче спится. Да и воздух в деревянном доме совсем другой, не то, что в панельной клетушке. Хоть и благоустроенной.

А среди ночи будто кто в плечо подпихнул – вздрогнула, открыла глаза. Подняла голову, глянула в предрассветное мутно-серое окно, и колыхнуло внутри непонятной тоскою… Хотя – отчего ж непонятной-то. Все как раз и понятно. Сейчас еще долго пережитые боль и стыд по ночам будут бал править. К этому попривыкнуть надо. Смириться как-то.

Интересно, который час… Выпростала из-под одеяла руку, нащупала тельце телефона на столике. Ага, четыре всего. Самое тяжелое время суток. Время тоски. Что ж, теперь понятно, кто ее в плечо подпихнул. Стыд, боль, тоска, вместе во сне объединившиеся. А она – что, она от них и не отказывается. Поплакать бы, да снова сон благодатью свалился… Утренний, самый крепкий, с яркой четкой картинкой…

На картинке Варя была. Веселая здоровая девушка Варя Анисимова. Виделась ей будто со стороны, или как с большого экрана в кинотеатре. Идет себе Варя по полю меж ромашек и васильков, русые волосы по ветру плещутся.

Открылось, пронзило вдруг осознанием – какая же она и в самом деле красавица! Надо бы к ней туда, на картинку, попасть как-то, сказать об этом! Напрячься надо, все силы собрать…

И вот оно, поле с ромашками и васильками. И вовсе, как оказалось, не по цветам Варя идет, а меж них, по узкой дороге. Надо ее догнать, да что-то мешает… Большое в руках, громоздкое…

Опустила голову, ужаснулась. Это же кресло инвалидное! И Варя вдруг обернулась, глядит со вниманием на нее, на кресло. Улыбнулась ласково, рукой махнула – не бойся, мол. Подумаешь, кресло. Потом засмеялась вдруг и – поднялась… Воспарила над полем, над узкой дорогой, солнце голову короной озолотило. Красиво, глаз не оторвать. Взмахнула руками как крыльями и исчезла за рощей…

– Ань, Анюточка… – вплыл в картинку ласковый мамин голос, – проснись, тебе на работу пора…

– М-м-м…

Хотела поднять веки, а они вдруг свинцовой тяжестью налились. Плещет под ними солнце, не отпускает из сонной картинки.

– Ну же, доченька! Опоздаешь! Полвосьмого на часах!

С трудом села на постели, не открывая глаз.

– Не могу, мам…

– А что с тобой? Заболела?

– Да… Плохо мне, мам…

Тело и впрямь ломило в температурном ознобе. Казалось, болело в нем все, каждая жилочка. Чуть приоткрыла веки, и зыбкий утренний свет полоснул по глазам, отдаваясь болью в голове. Что ж, обычная реакция организма на стресс. Пресловутая психосоматика, ясен перец.

– Может, из поликлиники на дом вызов сделать?

– Да брось, мам… Это же мой участок, что я, сама себя вызову?

– И что же теперь делать?

– Да ничего. Сейчас позвоню Тамаре, она мой прием на сегодня себе возьмет. А я дома отлежусь.

– А больничный тебе тоже Тамара выпишет?

– Да не надо никакого больничного. Так договоримся. Сегодня она меня выручит, завтра – я ее. Ты иди, мам, на работу опоздаешь…

– Ой, и то! Ладно, побегу я. Отцу накажу, чтобы тебя сильно не беспокоил, не приставал с вопросами. Лехе-то сообщить, что ты приболела?

– Да, скажи ему… А еще скажи, чтоб не звонил, я телефон отключу, спать буду. Сейчас Тамаре позвоню и завалюсь…

Тамарин телефон долго не отвечал. Гудки проходили сверлом через головную боль, и приходилось чуть постанывать, придерживая ладонью затылок. Даже и не поняла, в какую секунду гудки сменились Тамариным сердитым вопросом:

– Ну, что у тебя, Ань? Ты чего там, стонешь, что ли?

– Да, Томочка. Плохо мне. Я на сегодня не работник. Я на сегодня вообще никто.

– Та-а-к… – протянула Тамара, уже предчувствуя недоброе. – И что сие означает?

– Том… Возьми на сегодня моих больных, а? Только на сегодня, Томочка!

– Ничего себе, придумала… Да у тебя же их всегда до фигища! Ну, ладно бы еще прием… А по твоим вызовам тоже я должна сбегать?

– Ну, Том… Ты же знаешь, за мной не пропадет. А когда тебе надо будет, я по первому зову, как Сивка Бурка… Да мне и надо-то один день всего…

– А что с тобой, кстати?

– Да так… Ерунда в общем. Поправимо.

– Странно, странно… Что-то за тобой раньше таких провалов не замечалось. Вроде и мужик у тебя приличный, фингалов под глазами не рисует, и выпивкой ты не балуешься… Ты ж у нас такая правильная вся, как дистиллированная вода! Что же с тобой нынче-то приключилось, интересно? Нормальным человеком стала?

– Ну… Будем считать, что так…