Летят перелетные птицы

– Да, пап, берегли. Вы очень меня берегли. Я знаю, спасибо.

– Да я ж не к тому! – вдруг смутился отец, даже слегка покраснев. – Я же не ради благодарности какой, а просто так, к слову пришлось…

– И я тоже – к слову. А курица и впрямь очень вкусная получилась. Особенно с хреновиной. Смотри, я все уплела!

От сытости она опьянела, как чеховская Каштанка. Ничего удивительного – весь вчерашний день маковой росинки во рту не было, если не считать глотка горького гостевого кофе.

Мысль об этом проклятом глотке испуганно вспыхнула в голове и тут же потухла, прошлась короткой тревожной сиреной по организму. Наверное, и на лице отразилась. Отец чуть приподнялся на стуле, вытянул в страхе лицо.

– Что? Что, дочка?

– Да ничего, пап. Все в порядке. Правда, в порядке…

Помолчали, и стихла, захлебнувшись, тревожная сирена внутри. То ли отцовского суетливого за нее беспокойства испугалась, то ли другого чего. Может, обстановки, а может, чувства защищенности, с детства привычного…Образовалось вместо нее странное состояние средоточия, будто израненная муками душа отлетела, задумалась, глядит на нее сверху. Ах, как хорошо так сидеть… И чтобы отец был рядом. Невесомое состояние покоя, беззаботности…Забытое напрочь состояние. Как мало, и как много… Только пусть он сидит и молчит, не спугнет…

А состояние средоточия нарастало, казалось, еще немного, и лопнет, как мыльный пузырь, и вернется отлетевшая душа, снизойдет откровением… Ну же, еще немного, надо только вдохнуть полной грудью…

Надо же, какой звон в голове. Не громкий, наоборот, приятный, мелодичный даже. И грудь распирает от необъяснимой, невесть откуда взявшейся радости! Какие нежные колокольчики внутри звенят! Вот, стихли… Наверное, это оно и есть, то самое откровение…

А оно на нее и впрямь – снизошло будто. Вдруг накрыла с головой тихая прелесть момента, в котором смешалось все в единый клубок, и осязание с обонянием, и видимая глазу картинка… Бытовое, но непостижимым образом чувственное единение – теплая кухня, сытный запах, запотевшее окно в сиреневых сумерках, букетик оранжевых ноготков на столе, желтый фонарь тыквы на подоконнике, любящие отцовские глаза напротив…

И тут же выплыли из памяти другие глаза. И – голос. «… Время для ответов еще не пришло. Оно придет, не сомневайся. Только его мимо пропустить нельзя. Сама почувствуешь, когда придет…»

Может, оно вот так и должно прийти, время ответов? В тихом всплеске момента, в ощущении вдруг ставшей уютной обыденности?

Звук шагов на крыльце, скрип входной двери – и улетело, растаяло. Да, сытный запах. Да, запотевшее окно в сумерках. Ноготки на столе. Тыква на подоконнике. И – что? Все это было всегда, и будет всегда…

– Мама с работы пришла… – тихо констатировал отец, вставая со стула и направляясь к двери, – устала, наверное…

– Ох, устала! – тут же послышался мамин голос из-за перегородки, отделяющей кухню от входной двери, – прими-ка у меня сумки, Вань…

Они покопошились еще там, в закутке, пошептались немного. Отцовский шепоток лился быстрым, вполне оптимистическим ручейком, и мамин шепоток тоже звучал одобрительно – ага, ага, молодец… Вскоре и сама она вплыла на кухню, глянула с настороженным ожиданием:

– Ну, как ты, Анюточка? Отлежалась за день?

– Да, мам, отлежалась. Все в порядке. Вот, ужинаем тут с папой. Сейчас еще чаю выпью и домой пойду. У меня ж там Леша голодный.

– А ты не торопись домой-то. Его сегодня вторым рейсом в область услали, так что раньше девяти и не жди. Молодец он у тебя, за любые дополнительные рейсы хватается. Зарплату за этот месяц хорошую должен принести.

– Ага. Молодец. А у тебя как дела?

– Да тоже ничего… Завтра проверка из области приедет, весь день сегодня готовились, бумаги перебирали. Все как обычно, в общем…

– Кать…Чего хоть там в мире-то делается? – повернулся от плиты довольный их разговором отец, игриво взмахнул половником, – а то мы с Анюткой даже телевизора не включали! Может, война началась, а мы и не знаем…

– Да типун тебе на язык, Вань! – так же игриво отмахнулась от него мама и глянула на нее, будто приглашая к заданному тону общения. Потом вдруг озаботилась лицом, подняла вверх ладони, приложила ко рту, прошептала сквозь них испуганно: – ой, Анют… Я же тебе не сказала… Всю дорогу, пока домой шла, об этом думала, и забыла…

– Что, мам?

– Ты помнишь Анисимову дочку, которую из города сюда привезли? Ну, она еще на твоем участке теперь числится, на Чапаева?

– Да. Конечно… А что такое?

– Так померла она, говорят…

– Как?! Ты что говоришь, мам? С чего ты… Когда?!

– Да говорят, этой ночью… Мать утром поднялась, думала, она спит, и будить не стала. Бедная, бедная девочка… Куда ты, Ань?

Если б она еще могла сообразить – куда… Металась по дому в поисках одежды, потом вспомнила, что брюки, свитер должны быть в ее комнате, принялась натягивать на себя торопливо. Руки тряслись, голова никак не пролезала в узкий ворот свитера, невидимая рука толкала в спину – скорее, скорее! Куда – скорее, зачем – скорее…