Летняя книга

Вода еще ледяная, земля твердая, свет становится ярче с каждым днем, ты знаешь, что до тепла и рая подать рукой. И каждый год забываешь, что счастье в ожидании, а не в исполнении.

А лето держит обещание и проходит.

Сентябрь превращается в октябрь, остров снова становится невозмутимым и равнодушным. Ближе к ночи мимо проплывают последние рыбацкие лодки, их огни исчезают в море.

Без птиц тишина другая. Краски тяжелые, затоптанный остров устал. Теперь у него враждебное, но притягательное лицо.

Страх темноты выманивает тебя из домика с тремя темными окнами в узкий пристрой для сетей. Надежное, крепкое пространство, в котором не страшна никакая опасность.

Опасности приходят с осенними штормами, настоящими штормами, теми, что не утихают с заходом солнца и могут накрыть остров на десять дней, изменить берега и заставить домик вибрировать.

И эти странные звуки усиливаются в комнате, а их отголоски слышны в пристрое для сетей даже на четвертый день после шторма – рваные звуки, напоминающие электронную музыку, смеющиеся голоса, крики и далекие колокола, гулкий топот бегающих вокруг дома.

Но это не страшно, если вовремя развернуть зеркало к стене и подложить одеяла под окна.

После захода солнца, когда на остров обрушиваются угрожающие фиолетовые тени, главное – убедить себя, что никто не может проникнуть в пристрой. Там не должно быть щелей.

Но лампу надо наполнять каждый день, ей нельзя погаснуть. В октябре средств против страха у тебя нет. Ты боишься испугаться.

Не человека – того, кто лишь похож на него.

Утро прозрачно и беспристрастно. На подветренном берегу новые кучи водорослей. Остров сохнет, скукоживается, пытается стряхнуть тебя.

Все иссякло, поросло мхом, закончилось. То, что приносит море, теперь не оседает во вздымающейся прибрежной воде, а нетерпеливо уносится дальше, ветра подчистую снимают кожуру с земли, а пенные волны добираются до самых окон и делают их слепыми.

Вода поднимается.

Все, что ты построил и собрал, нужно перемещать вверх. Каждый день все выше и выше. Тебе кажется, что рай собирается потонуть в море, и странным образом хочется последовать за ним.

Все вокруг отдает себя, чтобы умереть или выжить.

Однажды перед сумерками на остров опускаются кулисы дождя. Несколько часов – и ясные краски оживают, пейзаж собирается в единое целое, становится насыщенным.

Но хватка слабеет, земля больше не живет, она заболела водянкой и пухнет, как море вокруг мыса, окна и двери не открываются, все нарядное, коричневое, увядшее превращается в мертвую массу; остров почил, но красивые похороны еще не состоялись.

Улетают, в ужасе хлопая крыльями, последние летние птицы – городские жители.

Я улетала при резкой смене ветра и внезапном шторме.

Еда и дрова закончились, а ветер – нет.

В последний день я лежала на полу и рассматривала узор сучков на потолке. Упакованные вещи ждали у дверей, уже неделю комната была пустой и без занавесок.

И тут за окнами быстро пронеслось что-то черное – это птицы с длинными острыми крыльями кружили вокруг дома вплотную к стенам. Снова и снова.

Очевидно безумная, порожденная уединенностью мысль убеждала меня, что неведомый зверь катастроф очерчивает вокруг дома гибельный круг.

Ночью ветер переменился. Я проснулась от тишины.

Но если твой дом заключен в кольцо катастрофы, на ум приходят темные страхи, и я, спешно распахнув дверь, выбежала наружу. Я мчалась, то и дело спотыкаясь – ночью остров совсем незнакомый, – чтобы скорей бросить вещи в лодку. Одинокая лампочка в доме светила намного слабее самоуверенных маяков на горизонте. Закрывая дом, я несколько раз проворачивала ключ: его долго не использовали и он никак не мог попасть в паз. Лампа превращала кусты можжевельника в чудовищ, а в темноте моря набирал силу новый ветер.

Я торопилась к берегу, оступалась и снова бежала, чувствуя, что остров меня ненавидит и хочет от меня избавиться. Мучительно отталкивала от берега тяжелую, груженую лодку, плакала, ругалась и снова толкала – и наконец у меня все получилось, весла нырнули в воду, темнота моря стала спокойной, и мне стало стыдно.

Ты же летнее чучело. Тебе кажется, что ты любишь свой остров, но ты боишься провести здесь зиму. Ты летняя птица, пляжник, паразит доступного одиночества, играющий с примитивным и живописным, ты бессовестный городской житель.

Вокруг глухая чернота. Новый ветер усилился, как только я отчалила. Я слышала, как он пришел. Он явился пешком по воде, пока та стояла без движения.

Я инстинктивно гребла туда, где был надежный материк со спящими домами и далеким освещенным городом. Я в нем жила, я ему принадлежала, он означал зиму.

В середине пути я вдруг бросила весла.

И впервые за эту зиму, за это бегство почувствовала бесконечную тоску по своему острову.

Этот коварный детский писатель

Кто-то однажды спросил: «Почему ты, собственно, пишешь? И почему именно для детей? Ты так сильно их любишь? Или ты пытаешься их пугать, воспитывать или на них зарабатывать?»