Летние гости

Встретит его Нинка — и при всем честном народе:

— Ты пошто это, милый Афоня, ко мне ходить-то на ферму перестал? Как хорошо с кормами было, дак каждый день навещал, а теперя обегаешь. А у нас колодец осыпался. Знаю, знаю, пошто обходишь! Думаешь: приди к Нинке, она опять ругаться станет. И стану! Я шепотком да ласково не умею. Не себе ведь прошу, для совхоза.

Афоня тем же заворотом мчал на мотоцикле в Сибирь. Помогать.

Бедного клубаря Федю, на что человек безобидный, и то Нинка не пожалела. Принес он от чистой души книжек про передовой опыт, в теплушке на столе разложил, довольный укатил обратно.

Является в другой раз, а Нинка на него:

— Ты зачем, дядь Федь, мне это носишь? Там все про такие фермы описано, где автоматы. А у меня вот только два автомата, — и протягивает свои руки, — забирай книги и не носи, не расстраивай лучше меня.

Федя-клубарь книжечки в сумку и потихоньку ушел.

При Гене-футболисте завезли на сибирскую ферму какого-то областного начальника. Пожелал он увидеть самую плохую ферму. Начальник внимательный, обходительный, интересуется, как удои, как с кормами, как, бабоньки, житье?

Все с уважением и почтением отвечают, а Нинка бряк:

— А плохо живем. Жранья нет. Я вот вусмерть сушек хочу, а их нет. Хлеба белого год не едала. Во сне только вижу. Колбасы хочется еще.

— А зачем колбаса? Мясо есть, — говорит приезжий.

— А мне, может, мясо приелось. Тебе колбаса надоела, а я на мясо, поди, глядеть не хочу.

Присадистый мордастый управляющий банком Леон Васильевич Редькин на Нинку уставил колючие глаза, будто в каждом по осколку стекла, цифрами начал сыпать, сколько чего в районе продано. Оправдать хотел районную торговлю. Начальник на него рукой махнул — не надо.

— Верно женщина говорит.

Потом и другие доярки, тогда ферма голов на сто была, осмелели, начали выкладывать свои нужды.

Когда уходили посетители, Тараторка из-под полы кулачишком погрозил Нине, а Редькин так посмотрел, того гляди проглотит.

Ей бы смолчать, а она:

— Не кажи, Тимоня, кулак, не больно испугалась.

Тимоня чуть не умер с испугу. Вдруг начальство спросит, кто кулаком грозит. Да ладно, товарищ из области не расслышал.

Может, оттого еще Нинка такая сердитая и нервная была, что семейная жизнь у нее не получилась. Да и как она получится, когда с утра до вечера на работе, а в Сибири в то время всего было два дома. И во всей деревне ни единого мужика. В Лубяну от коров не больно убежишь.

Тетка Марья соседке Аграфене жаловалась:

— Годы уходят. Замуж надо бы Нинке-то.

Тетка Аграфена затянется папиросой, помолчит для весу и скажет:

— Высватаю кого-нибудь.

И вот как-то осенью сидит Нинка дома, капусту рубит — глядь, катится к ним круглая, как пивной бочонок, Аграфена, а рядом с ней семенит какой-то коротенький мужичок в плаще, шляпа по самые уши. У Аграфены щеки будто в свекле. Хлебнула, видать, винца. А кто рядом-то?

— Да это ведь лубянский Анисим Редькин, брат Леона-то Васильевича, — сказала тетка Марья. Она-то знала, кто и зачем идет. — Сватья это к тебе, Нинка.

А та:

— Што еще за сваты? Я им от ворот поворот. Это ты, наверное, выдумала! А я замуж не собираюсь.

— Да ты уж потерпи, девка. Ну, не поглянется, бог с ним.

Нинка вскочила, чтобы накинуть крючок на дверь.

— Не дури, — стала упрашивать тетка Марья. — Ну уж, не хочешь, дак ладно. Полежи на полатях. Я скажу, что нет тебя.

Нинка залезла на полати, задернула занавеску, притаилась. Увидят, что ее нет, уйдут непрошеные гости. Аграфена с порога запела по-сватьински:

— Здравствуйте, люди добрые. Шли мы, охотнички, по следу за лисонькой. Мордочка лисая, хвостик басконькой. Забежала лисонька во двор, да куда-то подевалася.

— А-а, лисонька, — сказала тетка Марья. — Нету ее, ушла.

— Не скрывай, Марьюшка. Есть у тебя лисонька, а у меня охотничек, — пела Аграфена.

— Да ее в контору пошто-то позвали, — сказала мать.

Все шло ладно. Теперь Аграфена оставит свои прибаутки и уведет Анисима. Но не тут-то было. Видно, все высмотрела хитрая старуха.

— А телогрейка-то с оболочкой висят? В чем она ушла?

— Да в чем-то ушла, — не нашлась что соврать тетка Марья.

— Человек вон из дальних краев приехал. Показывай девку. Здеся она, — потребовала Аграфена. — Видела я ее в окошко. Весь начин только у меня спутала.

Пришлось Нинке слезать с полатей.

Анисим парень уже в годах, считай, под сорок было, шляпу и плащ степенно повесил на гвоздь. Оказался сытеньким, с залысинами на лбу.

Видно, ему было не по себе оттого, что без радости принимают, поламывал пальцы, оглядывал излопавшийся, оклеенный газетами потолок.

Не только поступь, но и лицо, как у брата, было важное: вот-вот что-то скажет, всех удивит. Но он молчал. Зато языкастая Аграфена так и сыпала похвалами: