Летний день, или Корыто со старостью

Вообще-то, о старости Полина задумывалась нечасто, уж слишком она была для Поли недосягаема. К тому же люди неординарные до старости доживают редко, сгорают, как падающие звезды, в темной мути обыденности, оставляя после себя лишь яркие искры, за которыми с восхищением и легким привкусом зависти наблюдают другие – те, которым суждено стать лишь фоном для чьих-то стремительных взлетов и падений. Полине все еще верилось, что уж ее-то точно не обойдут, она обязательно станет одной из сыплющих искрами хвостатых звезд и никогда не попадет в безымянную массовку фона.

«Ну, а если и буду когда-нибудь старухой, – успокаивала себя лучезарная Поля, – то у меня уж точно будет совсем иная старость! Старость в мягко покачивающемся кресле-качалке, с томно мурлыкающим котом, свернувшимся клубком на все еще стройных, пусть даже и несколько худоватых коленях, старость с кружевным воротничком пусть даже и не на совсем гладкой шее».

Старуха, не выпуская рукав, схватила с полки первую попавшуюся банку и поднесла ее к самому носу Полины, напомнив о своем присутствии.

– Вот эта скока? – моргнув одним глазом, настойчиво спросила она.

Девушка качнулась в сторону, все еще надеясь отвязаться от назойливой старухи, но та преградила ей путь.

Полина, чуть было не простонав, взяла банку из рук старухи и стала шарить глазами по торцу полки в поисках нужного ценника. Она уже поняла, что так просто ей от старухи не отделаться.

«Старость, вообще, бывает двух видов, – блуждая взглядом по длинной веренице пачек со сметаной, со злостью подумала Поля. – В первом случае от человека ничего не остается… так, лишь жалкий, растоптанный ошметок… – Девушка с остервенением принялась читать этикетки. – И ошметок этот корчится, цепляется за жизнь, разбрызгивая на всё вокруг свои вонючие миазмы… пытается отхватить своим беззубым ртом напоследок еще хотя бы один лакомый кусочек, заведомо зная, что ни проглотить, ни переварить его уже не удастся. Но все равно… назло всем… хватает, для того лишь, чтобы пошамкать, обслюнявить да с остервенением выплюнуть.

Пальчик спустился на полку ниже, продолжил поиски там.

Второй вид старости Поля назвала бы более приличным. Здесь, правда, от человека тоже ничего не остается. Но он, смирившись со своей участью, как мошка, нанизанная на булавку, затихает, не корчится и не выдрючивается, а, лишь слегка потряхивая членами, думает о том, когда все это кончится. Такой, если и протянет где-нибудь в переходе руку, в жесте его будет столько смирения и… достоинства, что прохожим только и останется, что извиняющимся, вороватым движением нырнуть в кошелек, достать пару монет, опустить в дребезжащую ладошку и поскорее отойти от истуканом стоящего напоминания о собственном надвигающемся будущем.

Старуха не была ни обозленной, ни смирившейся. О том, что старость может быть так же, как и сама жизнь, многообразна, Поля, слишком поглощенная пылом молодости, пока не догадывалась.

Старуха была назойливая и даже какая-то ехидная.

– Эта… – Полина похлопала длинными ресницами, пальчик остановился… – тридцать четыре рубля.

– Ух ты, Матерь небесная! Дорого-то как! – Старуха, как ошпаренная, выхватила сметану из Полиных рук и поставила на место, потом строго, то ли с укоризной, то ли с издевкой, посмотрела на девушку так, как будто бы именно Поля назначала цены в супермаркете и была ответственна за все накрутки, неминуемо сопровождающие молоко, сметану и иже с ними по мере их путешествия от коровы до ненасытного человеческого брюха.

– А что ж, дешевше нету? – Старуха с надеждой заглянула в Полины фиалковые глаза.

«Вот плутовка», – наконец сообразила девушка и нечаянно заглянула в старушкину корзинку. В корзине уже лежал пакет молока, буханка хлеба и еще что-то в непонятной упаковке.

Поля еще раз оглядела полку с по крайней мере двадцатью видами сметаны, искать самую дешевую было некогда.

– Эта – двадцать восемь. – Девушка взяла с полки первую попавшуюся пачку с благодарно протянувшей к ней морду, улыбающейся коровой.

– Дорого! Ох, дорого! – мелко замахав рукой, выпалила старуха и, не переставая наблюдать за Полей, застыла.

Cцена достигла кульминации. Поля медленно опустила длинные ресницы только для того, чтобы в следующий момент они взмыли вверх и показали всему свету, какие у нее чудесные, действительно фиалковые глаза. В этот самый момент рука ее поплыла к сумочке, из сумочки показался краешек изящного портмоне, конечно, из шкуры питона или не менее ценного ящера, и наконец на сцене появился он – Полтинник. Полина протянула гладенькую банкноту старухе.

– Ой, да что ты, деточка! – Старуха шевельнулась, словно фокусник, схватила ценную бумажку, которая тут же исчезла где-то в обернутом вокруг нее пальто. Полина напоследок еще разок хлопнула ресницами, старуха тем временем схватила сметану и с довольным видом положила ее в свою корзинку. – Вот спасибо тебе, дитятко!