Летний день, или Корыто со старостью

Жила старуха на втором этаже. Дотопала до своего этажа и, усмехнувшись кому-то невидимому в подъезде, загремела ключом. Первым делом юркнула на кухню, открыла молодежный. Молодежный занимал чуть ли не полкухни, на лбу имел иностранное название, а внутри даже отделение для бутылок. Видал бы такое чудище Горбачев, – захихикала старуха, – борец с тунеядцами и алкоголиками… осерчал бы на такое безобразие! Это ж надо полку для бутылок прямо в холодильник втулить.

Старуха торопливо выложила продукты на верхнюю полку. В сумке оставила только гуттаперчевый пакет молока и хлеб, купленный женщиной в розовой береточке. Побаловаться, уж очень соблазнительно выглядела буханка.

Аккуратно прикрыв холодильник, старуха пошла к себе, зашла в малюсенькую комнатку и юркнула в свой угол за длинный шкаф. В углу стояла узенькая кровать, а у головы тоже холодильник, только старенький… Старуха спрятала молоко и присела на край кровати. Дома никого, но все равно выходить из своего угла было не положено. Дочка ругаться станет. А не дай бог где что оставишь, крику не оберешься. А ей ни к чему со своими ругаться… У нее и в углу – красота. За шкафом и кровать, и холодильник, все есть. А на шкаф-то с обратной стороны дочка недавно календарь разрешила повесить. Уютно стало. Плохо только, что телевизор без спросу не разрешается. Но это ничего, телевизор смотреть – только голову дурить. Там сейчас и зомбируют, и чего только с людьми не творят, так что, может, оно и к лучшему…

Дверь хлопнула. В прихожей зашаркали. Старуха прислушалась. Услышала, как зять сковырнул с ног грязные ботинки, оставил их тут же в углу, влез в тапочки и прямиком на кухню, к молодежному. Дочка пошла следом. Старуха замерла, услышала, как молодежный чавкнул, раскрыв свое ледяное нутро.

– Тьфу ты, мать твою… Сколько ж можно сметану да картошку таскать? – Зять был явно недоволен.

Старуха, выпрямилась, как птичка, сидящая на жердочке, нахохлилась.

– Ладно, ладно, Вадик, не кипятись, – послышалось торопливое шипение дочери.

Вадик с размаху хлопнул дверцей.

– Не хлопай, – взвизгнула дочь. – Ты его покупал, что ли?

Старуха зажмурилась, втянула голову в плечи, но сидеть в неведении было не по себе и она опять вынырнула.

– Насчет картошки я с ней поговорю, – неожиданно мягко проворковала дочь. – Она знаешь какая шустрая, ее только поднатаскай, она тебе еще и пиво таскать будет.

– Пиииво… – Вадик расплылся в улыбке, старуха услышала, как он со всего размаху хлопнул супругу ниже спины и неопределенно хихикнул.

«Вот и померились, слава тебе Господи», – старуха улыбнулась.

– Да, и потом пенсия скоро, тебе деньги лишние что ли? – донеслось с кухни, но старуха больше не слушала. Она поглядела на календарь, приклеенный с обратной стороны шкафа.

«А все ж таки… – Старуха пригладила седую голову и постаралась сидеть поровнее, как школьница. – Они у меня добрые. Календарь-то какой разрешили повесить… красивущий…»

Старуха улыбнулась, откусила от пышного батона, который купила женщина в розовой беретке, и, с облегчением вздохнув, стала пережевывать ароматный хлебный мякиш.

КРОВИНУШКА

Раиса Сергеевна прошла через проходную. Охранник проводил ее сонным взглядом.

«Икры как бутылки», – в который раз резюмировал он, оглядев нескладную фигуру стареющей женщины. Женщина, будто прячась от его глаз, засеменила коротенькими ножками к входу в больницу. Поднимаясь по ступенькам, она услышала, как в сумке что-то звякнуло.

– Чтоб тебя… – выдохнула она и попыталась двигаться плавнее.

В сумке бились друг о друга и дребезжали банка с бульоном и пюре из артишоков. Артишоки Раиса Сергеевна начала готовить по указке Крутова, лечащего врача своей дочери Лизы. Петра Андреевича мать и дочь знали давно, с самого начала болезни Лизы. Маленький, сморщенный старичок был маленьким князьком своей вотчины; с ловкостью кузнечика он целыми днями прыгал от одного больничного корпуса к другому, появлялся то в одной палате, то в другой, в пух и прах разносил подчиненных. Откуда черпал силы шустрый, колкий на язычок профессор, одному Богу известно. Семьи у Крутова давно не было. Жена ушла от него еще по молодости, не выдержав соперничества с медициной, которой посвящал всего себя многообещающий доктор. Женщины, появлявшиеся вслед за ней, не задерживались по той же причине. Годы шли, появлялись звания и регалии, за которые можно было бы терпеть уже стареющего мужчину, но Петр Андреевич уже сознательно обходил расставленные ловушки. Родители его один за другим перешли в лучшие миры, и вскоре вокруг него не осталось никого, кроме больных.

Становление Крутова как врача было долгим и тернистым. Сначала он свято верил в традиционную медицину, с жаром отстаивал ее методы и полагал, что вскоре она наденет намордник на многие болезни. Но время шло, а золотые времена всё не наступали. Чем дольше он практиковал, тем чаще приходил к выводу, что многое в его деле остается необъяснимым и отводится на волю проведения. С некоторых пор профессор сторонился похвал, а когда его благодарили, многозначительно подымал палец вверх и говорил:

– Его благодарите!