Летний детектив (сборник)

– Ты не понимаешь. При чём здесь моё счастье? Работа – это мой долг, моя сущность. Ты не можешь этого понять!

И Балашов смирился, но Мария знала, что в душе его осталась вечная обида, и теперь, о чём бы он ни говорил в связи с деревенским домом, она всегда улавливала скрытый намёк на те старые больные темы: де, она некудышная хозяйка и плохая мать.

В разговор неизменно вмешивался Тимка:

– А что такое слесарничать? – спрашивал он, картавя. Он умел поймать слово, запомнить его и потом перекатывать во рту как морскую гальку. – Слесарничать – это как делать? – мягкие руки плотно обхватывали материнские колени, и мальчик замирал, ожидая ласки.

Тимке было шесть лет, и он был замечательным человеком, – именно о таком сыне мечтал Балашов. Как все дети, Тимка любил смотреть телевизор, с той лишь разницей, что смотрел он в него с другой стороны, потому что куда больше, чем плоское бесцветное изображение, его интересовали лампы и переплетения проводов. В первый десяток осмысленных Тимкой слов вошло слово «схема». Именно ей, схеме радиоприёмника, посвящал он первые свои рисунки, и не беда, что родители видели в них только бестолково петляющие линии. Тимка обожал поломанные пылесосы, транзисторы, и магазину «Игрушка» предпочитал «Электротовары» и «Изотопы».

Но при всех этих истинно мужских интересах мальчик был капризен, обидчив, и куда больше был привязан к вечно спешащей матери, чем к степенному и щедрому временем отцу. Балашову казалось, что Тимка и Мария всё ещё связаны невидимой пуповиной и потому не утратили способности чувствовать боль и печаль другого как свою собственную. И Тимка, чувствуя эту связь, мстил матери слезами и криком за её отдельность, занятость и невнимание к себе: «Ты не смотришь мой рисунок? Значит, он тебе не нравится? Порву! Видишь, я уже рву! А мне жалко рвать. Я рисовал целый час». Или: «Не будешь мне читать? Тогда я буду чесаться, я расчешу диатез до крови. Пусть тебе будет плохо».

И теперь, некстати ввязавшись в разговор и не получив от раздражённой матери немедленного объяснения, Тимка начал колотить ногой по полу и упоённо обкатывать новое слово, словно грозя матери чем-то дурным:

– Ты не хочешь, чтобы я слесарничал? А я буду, буду слесарничать. И тебя заставлю.

Наступившая весна несколько изменила преобразовательские планы Балашова – он стал говорить о посадке сада. Изменился и характер разговора. Может быть, весна настроила Марию на другой лад – апрель был так синь и щедр теплом, может быть, неожиданное вмешательство Якова Ивановича – он одобрял все планы зятя – растопило предубеждение, а скорее сама идея сада покорила своей чистотой и наивностью. Мария смирилась, перестала обижаться на мужа и теперь только снисходительно посмеивалась.

– Тоже мне Мичурин! За твоим домом, кроме лопухов и одуванчиков, ничего не росло. Там одни камни. Козинина нас предупреждала.

– Не росло, так будет. Детям фрукты нужны.

– Что ты, яблок в деревне не купишь?

– В Князево-то? Да там и садов нет. Я зимой со старухами разговаривал. «Бабушки, – говорю, – какая у вас деревня замечательная, а яблонь нет. Почему?» А они мне: «Повырубили, милок. Давно повырубили». – «Зачем повырубили? На дрова, что ли?» А старухи в ответ только смеются и смотрят на меня как на ненормального.

– Ты и есть ненормальный. Яблони в деревне порубили, потому что на них налоги начислили непомерные. Разве тебе одному под силу посадить сад? Мы же будем там только наездами. На меня не рассчитывай. Я спать не успеваю. Уж если тебе так нужен этот сад, призови на помощь кого-нибудь из друзей.

– И призову.

– Я тебе с самого начала говорила: уж если покупать дом в деревне, то лучше на две семьи. У нас у всех отпуск в разное время.

– Но праздничные дни общие.

Через неделю Балашов сказал жене коротко: «Нашёл». Он сказал это таким тоном, словно всю неделю Мария только и думала, что про яблони, и теперь её можно ободрить и утешить.

– Что нашёл?

– Отгадай, кто из наших хочет купить с нами половину дома и посадить со мной сад?

– Ой, – Мария взъерошила мужу хохол на макушке, засмеялась и стала перечислять друзей и сослуживцев: эти не захотят – они туристы, эти не согласятся – они на машину копят, этим не до того – они диссертацию пишут.

– Максим, – не выдержал Балашов.

– Зуйко? – удивилась Мария. – Но он никогда не бывает летом в Москве. Я могла предположить кого угодно, но чтобы Максим стал совладельцем миража…

– Вся наша жизнь – мираж, а сад – это реальность.

– Говорили, он с женой развёлся. Как её? Инна, да?

– Не было никакого развода. У них сыну семь лет.

– У неё какая-то дорожная специальность – мосты, паровозы… я не ошибаюсь? – продолжала Мария.

– Сейчас она не работает.

– Почему?

– Ты спрашиваешь, как прокурор. Я откуда знаю? Мария снисходительно улыбнулась:

– В конце концов, для нас это не имеет значения.

– То-то, – сказал Балашов и погрозил жене пальцем. Через неделю он съездил в загородный питомник, купил саженцы яблонь, смородины, малины, и в первую же субботу, аккуратно уложив их в верхний багажник «запорожца», отбыл вместе с Максимом Зуйко в деревню для посадки сада.

4