Летний детектив (сборник)

– А где наш дом? – спросил Тимка, вглядываясь на раскинувшуюся на холмах деревню.

– Его отсюда не видно. Во-он наша осинка. Смотри, вон церковь старая, потом, длинный такой – это сарай, а за ним наша осинка.

– А церковь зачем?

– Там склад. Там хранят разные совхозные вещи, – сказала Мария и внимательно всмотрелась в очертания церкви.

Нет, какой склад? Это уже руины. Если бы время сберегло хотя бы перильца на колокольне, или решётку в окне, или хотя бы железный каркас главок, то сердце откликнулось бы жалостью к этому поруганному, осквернённому храму. Но, освещённая солнцем, словно парящая над деревней, церковь была легка и картинно красива – в ней не было ничего живого. Она скорее казалась остовом могучей скалы, из которой ветер выдул всю лишнюю породу, а дожди смыли песок и грязь, чтобы получилось что-то отдалённо напоминающее творение человеческих рук. У круглого надолба, который когда-то был барабаном главки-луковицы, тот же ветер намёл земли и бросил в неё лёгкое берёзовое семя, чтобы выросло деревце, стройное и сильное, словно стояло оно не на двадцатиметровой высоте, а на опушке леса подле кряжистой и сильной матери-берёзы.

«Умирает деревня», – подумала Мария с внезапной тоской.

Зимой это умирание не было столь заметным. Сугробы замели косые изгороди и стоптанные крылечки, иней покрыл источенные жучком брёвна и опушил бурьян, выросший на месте старых пепелищ. Потом стаяли снега, и весна обличила всю дряхлость и какую-то беззаботную нищету деревянных владений.

Избы ещё храбрились, выставляя напоказ, как главное свое достоинство, чистоту стёкол, узорочье наличников и свежую зелень в палисадах, но внимательный глаз видел, как покосились срубы, как замахрилась и истончилась дранка на кровлях, как расшатанно скособочились дверные косяки. Преобладающую часть населения Князево составляли старухи – все как одна беззубые, весёлые, лёгкие в ходу, беспечные и говорливые. Пренебрегая капитальным ремонтом, они пёстро и разномастно латали свои жилища: дырявая кровля украшалась куском толя или шифера – что удалось добыть. Подгнившие брёвна замазывались глиной, щербатые выгнутые двери красились розовой или голубой краской – какая была под рукой, и вся деревня была похожа на старое, но милое сердцу лоскутное бабушкино одеяло.

Особенно неприглядный вид имели сараи. Их давно уже не латали и не штопали, и они были так щелявы и обветшалы, так измучены своей уже никому не нужной жизнью, что казалось, дунь на них или посмотри слишком пристально, и они с облегчением рухнут под собственной тяжестью, превратившись в кучу древесного лома.

– Мам, смотри, стол!

Тимка стоял на плоской огороженной кустами полянке и деловито ощупывал крепкую столешницу, примостившуюся на вбитых в землю берёзовых чурбаках. По обе стороны этого самодельного стола стояли такие же крепкие скамейки. На длинном шесте победно реял кусок линялой парусины – кем-то забытый или нарочно оставленный флаг, – символ лета, реки, добрых отношений, костров и песен.

– Кто здесь жил? – спросил удивлённо Тимка.

– Какие-то хорошие люди.

– Хорошие?

– Да, милый. Это байдарочный лагерь. Люди приплыли сюда в лодках, сделали стол и скамейки, яму вырыли, чтоб было куда мусор бросать – консервные банки и прочее. Они строили не только для себя, а для всех хороших людей, которые плавают по этой реке. Раньше, когда тебя ещё не было и когда я не была так занята на работе, мы с папой тоже ходили на байдарках.

Она села на скамейку, поставила локти на чистые доски стола и вздохнула. Вдруг, именно здесь, среди привычного туристического быта, она почувствовала себя дома. Сколько их было, таких стоянок! Обкопанный канавкой прямоугольник на земле указывал на место для палатки, у старого кострища – сучковатые, обгоревшие с боков рогульки для палки, под столом – сухие дрова на растопку и початая пачка в целлофановом пакете. О милое байдарочное братство!

Мария представила пыльную, зябкую избу… Ржавые ходики с одной стрелкой. В самом деле – зачем в деревне считать время? Дохлые промасленные мухи в пустой лампаде, чёрная от копоти печь, корзины с отвалившимися ручками и заляпанным навозом дном, а главная – мерзкая пушистая труха изгрызенных мышами обоев и пакли. Мышиного помёта было так много, что его пришлось выносить ведрами. Целые колонии мышей шевелились, трудились, шуршали под голубенькими обоями. Этот мерзкий мышиный дух преследовал Марию всюду, и хотя она понимала, что помещение год стояло без людей, и прогорклый мышиный запах – плод её воображения, она с трудом подавляла в себе ощущение брезгливости и какой-то извечной тоскливой скуки.

Тимка потряс мать за плечо:

– Ты что молчишь? Это правда?

– Что – правда?

– Правда, что в нашем доме жил хорёк? Кто такой хорёк?

– Это такой зверёк, красивый и злой. Откуда ты знаешь про хорька?

– Дядя Максим сказал, жил у нас хорёк, а потом его изловили в капкан, потому что он… – Тимка задумался, вспоминая нужное ему слово, и кончил скорее вопросительно: – Кур давил? Мам, а как это – давил?

– Пошли, Тимка, домой. Обедать пора.

– А где сейчас хорёк?