ЛЕТО – ЛЕТО и другие времена года

– Я могу назвать себя земляком Астафьева, хотя он ещё дальше родился и работал, чем я, и я тоже писал, что, когда живёшь в провинции, есть ощущение, что ты находишься в стороне от процесса, и это не очень хорошо. Но когда ты оказываешься в Москве и попадаешь в некое плотное театральное сообщество, или литературное сообщество, или кинематографическое, ты видишь его границы. Ты видишь, насколько там мало людей, и качество этих людей, как правило, невысоко. Ты видишь целиком этот процесс, и он кажется тебе убогим. Поэтому лучше ощущать себя в стороне от процесса, но знать, что он существует. Когда ты попадаешь внутрь, ты видишь, что нет никакого процесса, есть суета и какой-то нелепый попкорн с отдельными выхлопами художественных произведений. Лучше ощущать иллюзию процесса, чем знать, что его нет.

– В недавнем интервью вы назвали «Шёпот сердца», спектакль, который будет закрывать программу фестиваля «SOLO», одним из самых сокровенных и необычных для вас. После таких работ человек чувствует опустошение и необходимость двигаться в каком-то другом направлении. Вы уже знаете, что будете делать дальше?

– Все спектакли, которые я делал после 2002 года, для меня этапные и программные. Был период, когда я сделал сразу пять спектаклей, с 1998 по 2002 год. Я выдавал по спектаклю в сезон, а потом возникла пауза на восемь лет, от «Дредноутов» до «+1», когда я не знал, что мне делать. Я даже предполагал, что спектаклей вообще больше не будет, потому что у меня не было никакой идеи развития. Я не видел, как развиваться в области этого странного театра, где автор и исполнитель – один человек и, собственно, только он и может быть на сцене. Потом пришло решение, и появился спектакль «+1». То есть мне нужно было перейти из одного сценического возраста в другой. После спектакля «+1» только через три года я показал «Прощание с бумагой», и это была совершенно ясная тема, практически лекция. Спустя ещё три года я выпустил «Шёпот сердца», где впервые исполняю роль не человека, а органа. Я выступаю от имени человеческого сердца, которое не всегда согласно с человеком. И здесь впервые зритель не может сказать, что со сцены Гришковец говорит то или другое. Он должен сказать, что это говорит сердце. Самым сложным оказалось говорить о себе в среднем роде. На одном из спектаклей – а я сыграл его уже пятьдесят один раз – я вдруг увидел, что забыл снять обручальное кольцо. Я прервал спектакль, чтобы снять его, потому что не может быть обручального кольца у сердца, у него и рук-то нет.

– И всё-таки – что дальше? Вы уже знаете, каким должен быть следующий спектакль театра Евгения Гришковца?

– Нет. Я знаю, чем буду заниматься, но какое развитие получит мой театр, я не знаю. Когда я сыграю «Шёпот сердца» в сотый раз, мы наметим план записи его видеоверсии, потому что к этому моменту спектакль приобретёт некое композиционное совершенство, и после этого я запишу его в виде книги, которую можно будет опубликовать. Текст есть, но за год существования спектакля он сильно изменится. Я его опубликую весной, к этому моменту спектаклю исполнится год. После этого мои обязательства по отношению к этому спектаклю будут закончены, и я смогу позволить себе думать о следующем.

– Я видела «Шёпот сердца» в феврале, и он мне показался живым и даже пульсирующим, что ли, потому что реакция зала в некоторых местах была совершенно неожиданной. Вы вступали в диалог со зрителями, и это тоже становилось частью действия. Очевидно, что спектакль меняется. Он сильно изменился за полгода?