– Спектакль «Как я съел собаку» как раз на это и был рассчитан, мне хотелось проверить, насколько человеческие переживания, человеческий опыт универсален. Проверить это можно было только в театре. Литературный опыт не дает такой возможности, потому что человек покупает книгу, уносит ее домой, и что с ним происходит в процессе чтения, мы узнать не можем. У меня уникальный писательский опыт, поскольку я сто вечеров в году, то есть каждый третий вечер, провожу в огромной аудитории, где семьсот – восемьсот, а то и тысяча человек демонстрируют мне свою реакцию на сказанное мной. Если читатель остаётся с книгой один на один, здесь совсем другое дело. В зале сидят люди разного возраста, разного опыта, разного пола, в конце концов, но во время спектакля они должны быть единой публикой, и я должен найти такое художественное высказывание, чтобы оно было понятно и могло быть присвоено человеком. Тем, который пришёл в театр. Иногда, если у меня есть сомнения, я проверяю свой текст в какой-нибудь компании. Просто рассказываю фрагмент будущего спектакля и смотрю, работает или не работает. Я иногда думаю: а может быть, это мои экзотические мысли и другому человеку они будут непонятны, неинтересны и не близки. У меня нет редактора, нет советчиков, нет человека, мнение которого было бы для меня авторитетно. Потому что свой театр я знаю лучше всех в мире. И текст, который я пишу, я тоже знаю лучше всех в мире. Я очень уверенный в себе автор. Я не очень уверенный в себе человек, который много сомневается и совершает очень сомнительные поступки, но автор я очень уверенный. Я одиночка. Те люди, которые занимаются коллективным творчеством, которые делают коллективный театр или кино, или уж тем более те, которые занимаются коллективным эстрадным творчеством, представить себе не могут тот способ, которым я делаю спектакли. Я один. Совсем один. Это не очень весело, и тем не менее это кристально. Потому что мне никто не может помочь и никто не может помешать.
– Во время спектакля, во время исполнения я всегда с собой в ладу. Это настолько чудесное существование… Мне доводилось играть спектакли с высокой температурой, и как только я выходил на сцену, я начинал чувствовать себя прекрасно. После спектакля я ставил градусник, и он показывал 36,6. Через час температура снова поднималась, и хворь возвращалась, а на сцене все было идеально.
Много было приключений за последние две недели, в основном мелких, но всё – неприятных. Весь прошедший тур прошёл под знаком неприятных неожиданностей. Однако были и серьёзные нервные встряски.
Когда тур проходит хорошо – а что значит хорошо: без транспортных и технических накладок, без проблем с гостиницами и организаторами, без погодных фокусов – мы всегда радуемся. Спектакли в гастрольной деятельности – самое приятное и радостное дело, а время на сцене для меня – самое лёгкое и счастливое.
Начинался тур радостно. В Санкт-Петербурге, в общем-то, повезло с погодой. Играл я в Театре имени Комиссаржевской, в котором не работал года четыре, а то и больше. Это очень приятный театр, красивый и расположенный в чудеснейшем месте. То есть театр удобен и артистам, и зрителям, он даёт ощущение события похода в театр.
В Питере сходил на концерт симфонической музыки, впервые был в концертном зале Мариинки, впервые слушал оркестр Мариинки под управлением Гергиева, по его же личному приглашению. Впервые слышал звучание оркестра в столь совершенном акустическом пространстве. И, опять же впервые, был на столь мощном симфоническом концерте. Я слабо знаю симфоническую музыку, можно сказать, совсем не знаю. Бывал на нескольких великих балетах, в Европе несколько раз бывал в опере… Впечатление я получил огромное!
В первом отделении маэстро исполнил симфонию Брукнера. Не помню какую, для меня – первую. Пережить мне её было непросто. Несколько раз я совершенно уходил от музыки во внутренние блуждания и дебри собственных размышлений. Потом мне сказали, что именно так и надо слушать большую симфоническую музыку, а я переживал, что не могу сосредоточиться.