ЛЕТО – ЛЕТО и другие времена года

Во втором отделении концерта тощенький лауреат последнего конкурса имени Чайковского, невероятно длиннопалый француз, весьма нервно, нарочито артистично и страшно фальшиво исполнил несколько произведений Листа в сопровождении гениально звучащего гергиевского оркестра. А в фортепианной музыке я уже кое-что понимаю.

Меня удивила записная симфоническая публика, она внешне очень отличается от той, которая ходит в театр. Я с благоговением смотрел на неё и был уверен, что незаслуженно занял чьё-то место в зале.

Однако многие во время исполнения Брукнера откровенно дремали или скучали, французу же они устроили невероятную овацию, несмотря на откровенно слабое выступление, изъяны которого были для меня очевидны, точнее, слышны. Они пять или шесть раз вызывали его на бис. А этот наивный юноша искренне верил в свой грандиозный успех…

После его выступления оркестр и маэстро играли Чайковского, «Щелкунчика». Однако после выступления француза четверть зала спокойно, а то и демонстративно покидала свои места. Я был удивлён, возмущён, потрясён. Как же так?! Как можно уходить, когда великий, любимый дирижёр и весь оркестр на местах и готовится исполнить великую, любимую музыку? Однако мне потом объяснили, что такое в порядке вещей, и многие записные «знатоки» любят демонстрировать своё большее величие и значение, чем музыкантов и дирижёра.

Боже мой, как же звучал «Щелкунчик», как существовал за пультом Гергиев, какая звучала музыка! Это было очень и очень сильно гениально (по-другому и сказать не могу), и это было само совершенство!

Если симфония Брукнера величественно проплыла мимо меня, как фантастический, блистательный и непостижимый айсберг, то Чайковский накрыл и возбудил, оживил все самые острые и радостные детские ощущения. Я знаю эту музыку с детства – и вот я слышу её в лучшем исполнении, какое только может быть в мире. Я радовался, почти смеялся от радости. Мне постоянно хотелось встать и слушать стоя. А то, что Гергиев был в каких-то десяти метрах от меня, было удивительно, потому что он за пультом видится абсолютно недосягаемым, космическим явлением.

После концерта я наблюдал Гергиева в кабинете, среди людей, телефонных звонков, каких-то рабочих моментов и родственников. Всё это было вперемешку и казалось какофонией по сравнению с поразительно кристальной структурой существования и звучания его оркестра.

Потом был недолгий ужин. Маэстро нужно было в ночь куда-то ехать или лететь, или сначала ехать, потом лететь. За ужином присутствовал… Родион Щедрин. Я слушал, как говорят о музыке два великих музыканта. На удивление, мне всё было понятно. В их разговоре всё было по делу, они обсудили прошедший концерт.

Когда говорят музыкальные критики средней руки или знатоки музыки, у которых пожизненные абонементы, непонятно ничего, а великие говорят понятно, во всех сферах…

После Питера была поездка в Тверь, где, как только я заехал в гостиницу, вырубилось электричество и не стало горячей воды. После спектакля я решил в Твери не ночевать и поехать в Москву, чтобы отдохнуть без гостиничных фокусов и отправиться в Липецк.

Из Твери до Москвы мы доехали за час и почти три часа тянулись в жутком ночном транспортном коллапсе. Люди в соседних машинах засыпали за рулём, другие теряли терпение и в отчаянии сигналили, чтобы проснуться самим и разбудить окружающих. В ночь с воскресенья на понедельник лучше в Москву не заезжать ни с какой стороны. Короче, отдохнуть не получилось. Был шебутной московский день, а вечером я поехал в аэропорт Домодедово, чтобы улететь в Липецк. Очень хотелось в Липецке выспаться и с удовольствием сыграть спектакль.

В аэропорт ехали два с лишним часа, и если бы рейс не задержался, я бы определённо опоздал. Сначала я был рад тому, что самолёт задержался, а потом нет, потому что его задержали на четыре часа…

В три ночи или в полчетвёртого утра любой аэропорт превращается во что-то невыносимое. Уставшие пассажиры, ожидающие задержанные рейсы или ждущие рейсы перенесённые. Уставшие, с почти невидящими глазами работники кафе, магазинчиков, замедленные и уставшие уборщики и уборщицы, работники аэропорта с обвисшими от усталости щеками и охрипшими голосами… Даже эскалаторы в это время суток движутся устало. За час пребывания в такой атмосфере можно выбиться из сил.

Короче, в Липецк мы прилетели перед самым рассветом, долго заселялись, лечь удалось только после того, как плотно задёрнул шторы, потому что солнце лупило в окно. Понятное дело, что весь жизненный график уже сломался.

Когда я проснулся, в Липецке была ужасная погода. За полчаса до начала спектакля возле театра произошло несколько аварий и случился жуткий, необъяснимый транспортный затык. Спектакль пришлось начать с задержкой на двадцать минут. В течение всего моего вступительного слова в зал шли и шли люди, и оставалось ещё много свободных мест, хотя билеты были полностью раскуплены.