Лето прошло

– «Американская трагедия» для меня – загадка. Не знаю, как ты, а я не могу понять посыла. Ведь Клайд до конца не раскаялся, не осознал. А священнику его жалко, и нам жалко. Убийцу, по сути! Более того – Клайд так жаждет счастья, любви, богатства… Понимаешь, эта жажда так показана, что – страшно признаться! – начинаешь думать, что ради ее утоления он имел право убить! Это своего рода восстание против судьбы. Жалея Роберту, не меньше жалеешь Клайда. Это нормально? Или я что-то просмотрел, пропустил?

– Да нет, вы все правильно говорите.

На самом деле Юра «Американскую трагедию» не читал и считал, что нельзя убивать девушек ради богатства, но как было не согласиться с отчимом, рассуждающим необыкновенно красиво и напористо?

Лидия Павловна заснула быстро и мирно, успев порадоваться теплому телу рядом с собой и погордиться своим кулинарным мастерством, которым она посрамит девчонку – жену Гаспаряна. Анатолий Петрович долго ворочался. Обдумывал «Русскую трагедию». Вернулся к «Американской» и не смог оторваться. Что с ним происходит? Недавно заметил: вместо того чтобы перелопачивать чужие грядки ради посадки модифицированного материала – застревает, перетирает почву пальцами, любуется вырванными цветами, вчитывается, всматривается, разыскивает смыслы, втягивает ноздрями густые и нежные запахи. В результате работает все медленнее, все труднее. Ах, Клайд! Красивый, нежный, трусливый, наивный, честолюбивый Клайд! Неутоленная жажда счастья! Вдруг вспомнились «Три апельсина». Ах! Так ведь и там – жажда! Сейчас бы встать, уйти в кабинет, зажечь настольную лампу и читать, думать, соединять концы, наслаждаться. Хватит! Долой бирюльки, развлечения, мешающие работе. Завтра с утра – набросать предложения Гаспаряну.

Юра еще часа два сидел в Интернете. В нем все длилась и длилась и никак не хотела становиться воспоминанием сегодняшняя встреча в салоне мобильной связи. От нее – свет в его глазах, замеченный Лидией Павловной. И внимательно слушая отчима, и жуя поданный матерью шницель (венский, из телятины, в панировке), он жил этим недавним прошлым и стремился в будущее. Надежда и страх – вдруг надежда не сбудется! – толкали его вперед. Ни мать, ни отчим помочь не могли. Да он и не привык к ним обращаться за советом, особенно в делах душевных, совсем не обижаясь за равнодушие. Помочь мог только Интернет. Очень быстро увидев знакомое лицо, откинулся удивленно на спинку стула, потом вчитался и принялся щелкать по клавишам, читать и удивляться дальше.

Анатолий Петрович заманил Артура Гаспаряна с женой на субботний ужин. Гаспарян ломался, отговаривался важными делами, но в пятницу вечером позвонил и недовольно процедил, что придет. Для поддержки Анатолий Петрович пригласил также пожилого актера Сокольского Виталия Ивановича с женой Мариной Владиславовной, которая настаивала, чтобы к ней обращались без отчества. Нос картошкой, широкие скулы и сановитая осанка на всю жизнь определили амплуа Сокольского: начальственный выходец из народа. При социализме он дослужился до эпизодического генерала, кричащего в телефонную трубку на наступающих подчиненных. При капитализме играл седовласых мафиозных боссов второго плана. Его узнавали на улице.

Сокольские опоздали на пять минут. Виталий Иванович протянул Лидии Павловне три розы и галантно поцеловал руку. Это не понравилось Марине. Младше мужа на десять лет, она давно сравнялась с ним по биологическому возрасту и забыла, что двадцать лет тому назад увела его от второй жены. Лидия Павловна любила Сокольских, потому что Марина была уже старуха, похожая на клоуна из-за сильного грима, и потому что Виталий Иванович зависел от Анатолия Петровича, который мог замолвить за него словечко перед режиссерами. На Сокольском под дубленкой обнаружился ладный темный костюм. На снявшей подозрительно роскошную шубу Марине было ржавое трикотажное платье, обтягивающее перерезанный резинкой трусов живот. Пергидрольные волосы придерживал бархатный черный обруч. Лидия Павловна видела в гостях у Сокольских черно-белую фотографию на стене – красавица-блондинка с косынкой на шее.

Гаспаряны все не шли и не шли. Приходилось глупо сидеть за столом, не решаясь притронуться к ювелирным салатам. Марина, которая терпеть не могла Гаспаряна и тем более его жену, несколько раз возмущалась невежливостью некоторых псевдовеликих личностей и даже храбро поднимала вилку, но каждый раз ее опускала. Все понимали: Гаспарян тут главный работодатель. Сокольскому он может дать, к примеру, роль прокурора Мейсона. Лидию Павловну больше всего волновало, не остынет ли рыба в фольге, оставленная в выключенной духовке.

Долгожданный звонок и суетливый полубег хозяев к входной двери. Смуглый старый недовольный Гаспарян в итальянском узком пальто и прелестная улыбающаяся Виктория в пуховичке с песцом и стразами. Гаспарян сквозь зубы поздоровался с Сокольскими, поднявшимися со стульев, и сел на почетное кресло на колесиках, перегнанное из кабинета.