Лето прошло

– Ну, знаете ли, если честно, то Тарковский выехал на своего рода диссидентстве. Его поэтому и на Западе привечали. Попробовал бы он сейчас выдвинуться. – Гаспарян, ко всеобщему облегчению, воодушевился и ожил.

– Ты прав, совершенно прав! – с удовольствием подхватил Анатолий Петрович. – Да и сейчас то же самое. Все наши хваленые интеллектуалы призы за границей получают. А кто их здесь смотрит? Кому они нужны?

Лидия Павловна помнила, как на «Зеркале» многие уходили из зала и как женщина на экране висела в воздухе. «Солярис» ей больше понравился.

– И ты зря так из-за Шекспира встрепенулся, – продолжил хозяин. – Это так, для души. Я же не собираюсь самовыражением на экране заниматься. Это даже… неприлично. Надо уважать зрителя. Быть ему понятным, а не только себе. Но, в конце концов, бог с ним, с артхаусом. Если находятся дураки, готовые под него давать деньги, так ради бога. А мы своим делом займемся. Так как тебе моя идея? «Американская трагедия» на наш лад? Вот у нас за столом – и прекрасная Сондра, и грозный прокурор Мейсон.

Виктория посмотрела на Гаспаряна так нежно, так призывно, что стало ясно: сценарий у Анатолия Петровича в кармане.

Гаспарян сделал вид, будто задумался. На самом деле он сразу ухватился за идею Анатолия Петровича. Конечно, Виктория старовата для роли Сондры, но грим и операторская работа творят чудеса. Против Сокольского придется побороться. Во-первых, его семьдесят пять (или даже восемьдесят?) лет – явный перебор. Хотя сохранился он поразительно. А во-вторых, Мейсоном захотят стать многие, очень многие – знакомые, полузабытые, известные, друзья продюсера, друзья с телевидения. Выбрать того, кто принесет больше пользы. А вот Клайд уже есть. Красивый сериальный мальчик, которого активно проталкивает мать – актриса и гражданская жена известного банкира. Банкир уж точно пригодится.

– Да вроде потенциал есть. Но ты помнишь – в советское время был телесериал по «Американской трагедии». Чтобы не было пересечений.

– Какие пересечения? Не будет никаких пересечений! – радостно вскричал Анатолий Петрович. – Я прекрасно этот сериал помню. Это же была эк-ра-ни-за-ция! Следование первоисточнику. Историзм там всякий. Нет-нет, без иронии! Друзья мои, не хочу никуда и ни в кого кинуть камень! Наоборот, признаю, тогда это было нужно. Тогда это срабатывало, цепляло. Мы все оттуда, все смотрели и любили одно и то же. Но теперь мы не плачем и не посыпаем голову пеплом. Мы понимаем, что теперь другое время, и хотим развиваться вместе с ним. Хотим жить, в конце концов. И сейчас нужно другое. Нужна са-мо-и-ден-ти-фи-ка-ция – зрителя с героями. А зрители у нас кто? Подростки! Я уже продумал некоторые моменты. По нынешним временам у Сондры и Клайда должен быть настоящий роман, постельный. И светскую жизнь надо заострить. Ну, разврат с подробностями, гонки на джипах по ночной Москве. И Роберта не должна быть ягненком. Она готова на борьбу до конца, на завоевание Клайда, на шантаж. Ведь девицы сейчас – ой-ой-ой! И Клайд не просто задумал ее убить, а прямо-таки и убил, толкнул в воду. Почему бы нет?

– Ну ладно, ладно, я еще подумаю, решу, что нужно. – Гаспарян не желал слушать собственные мысли в исполнении Рогова и посмотрел на часы. И замечание о девицах – лишнее.

Деловая часть вечера на этом закончилась. Было понятно, что Гаспарян с Викторией вот-вот уйдут, а потом остальные смогут расслабиться, обсудить удачу, Викторию, печень Гаспаряна. Лидия Павловна засуетилась и побежала на кухню за самодельным восхитительным «Наполеоном» с облегченным – для Гаспаряна – кремом.

В тишину вдруг упал незнакомый внушительный голос Марины:

– У Набокова есть роман «Пнин». И там он презрительно пишет о критиках, которые считают великими писателями Стендаля, Томаса Манна и Драйзера.

Сокольский с изумлением воззрился на жену:

– Какой «Пнин»? У Набокова? Первый раз слышу. «Лолиту» знаю. «Защиту Лужина». Ты что, читала этого «Пнина»? Когда ты успела?

– У него еще есть роман «Ада». И сборник рассказов «Весна в Фиальте». Их мало кто знает, – упрямо продолжала удивлять Марина.

Анатолий Петрович Набокова пытался читать и бросал, недовольный, как он для себя определил, искусственностью языка и идеи. И сейчас ему страстно захотелось защитить Драйзера не как поставщика материала для своего сценария, а просто как любимого писателя. Он рванулся, готовый задавать вопросы и сыпать аргументами, но увидел брезгливое лицо Гаспаряна, осекся и сказал совсем другое:

– Ну, ты, Марина, даешь! Ты у нас прямо «пятая колонна» какая-то. Интеллектуалы против ширпотреба. То по Тарковскому тоскуешь, то по Набокову. Ты что, мать, недовольна, что мы по Драйзеру будем фильм делать? Ну уж прости нам нашу примитивность.

– Да что ты на меня накинулся? Всем я довольна. Вспомнила, и все. Это же Набоков о Драйзере написал, не я.

На этот раз все рассердились на Марину, и в первую очередь Сокольский.