Лето прошло

Действительно, паспорт Натальи так и не был найден. И это было странно, поскольку она никогда не носила его с собой, боясь потерять. Ушла? Жива? Вернется? Почему ушла? Вадим не мог быстро вступить в наследство. Пришлось задействовать серьезные связи, в результате чего в папке с делом о пропаже скоро появилась записка, написанная почерком и стилем, очень похожими на почерк и стиль Натальи Лариной: «Прощай, дорогой Вадим! Когда ты прочитаешь эти слова, меня уже не будет на этом свете».

Первое время Вадиму становилось не по себе от мысли, что он чуть ли не похоронил собственную жену, и тогда он не просто пускал слезу, а разражался рыданиями, и, если бы не Яков Львович и Оксана, дело, возможно, кончилось бы клиникой, санаторием, потерей работоспособности.

Яков Львович, понятное дело, профессионал высокого класса. А Оксана, со своей стороны, дает Вадиму то, что не может дать ни один человек, которому за помощь платят деньги, – искреннюю душевность. Он несколько раз плакал, сначала взяв Оксану за плечи, а потом и попросту обнимая. И, конечно, Вадим бесконечно благодарен Оксане за то, что она полностью взяла на себя воспитание маленького Саши.

Именно Оксана задала Вадиму три вопроса, которые не позволили ему окончательно раскиснуть.

– Можете ли вы представить себе, что ваша жена, интеллигентная, культурная женщина, сознательно бросила все – бросила сына! – и с одним паспортом, даже без банковских карт, бродит где-то, скрывается от чего-то, от кого-то? Абсурд!

Могла ли она окончательно потерять рассудок и уйти в помрачении? Нет, нет и нет! Интеллигентная женщина, пускай и нервная. Но ведь вот – она очень горевала по своим родителям, а в результате справилась же! И Якова Львовича тогда не было. Без него справилась. Ну да, она страдала бессонницей. Но у кого сейчас нормальный сон? Спасибо, конечно, Якову Львовичу, что он ей помогал. Но, ей-богу, она бы без него обошлась. Помните, как она говорила: «Яков Львович прекрасный специалист, но ему же нужны больные, а не здоровые. Ему здоровые невыгодны». Да вот – я прекрасно помню: в последний день она была совсем спокойна. В ней даже умиротворенность какая-то появилась. Или твердость даже. У нее обычно от бессонницы был такой… словно жалобный взгляд. И вдруг исчезла эта жалобность.

А мог ли какой-нибудь таджик, какой-нибудь наркоман, сумасшедший, грабитель подкрасться, ударить или воспользоваться доверчивостью, интеллигентностью… Нет, лучше без деталей. Страшно подумать. Помните, как она посадила милиционера к себе в машину? Или тогда с бешеными собаками. А сейчас могла пойти за кем-то, кому якобы нужна была помощь. В подъезд, на стройку. Или просто подкараулили, затащили. Не плачьте. Но, согласитесь, это самый правдоподобный вариант. У нее были вы, был сын, она ни в чем не нуждалась. Ее любили, она была счастлива. Сейчас ей не больно. Все! Все! Закройте страницу! Вы хотели заняться фермой. Вот и займитесь. Вы хотели купить яхту. Вот и купите!

На самом деле свои аргументы Оксана выразила не так скучно-гладко, а на своем сочном, хотя и не совсем правильном языке, в котором водятся такие слова, как «зая», «козел» и «пидарас». Последние два, впрочем, она употребляет только при обращении к представителям своего ближнего круга. Например, рассказывая брату по телефону о водителе Вадима, который ведет себя с ней, как всего лишь с прислугой хозяев.

Оксана не знает, что спустя месяц после того дня, когда водитель Вадима отвез Наталью в город к подруге Татьяне и, вернувшись через два часа в двор-колодец, пахнущий стариками и кошками, безуспешно ждал, не мог дозвониться, поднялся на страшно дребезжащем лифте и услышал от изумленной Татьяны, что Наталья посидела у нее на удивление мало, всего полчаса, и ушла, – что через месяц после этого к Вадиму в офис приехал Яков Львович Шац с дневником пропавшей. После короткого успешного курса антидепрессантов Вадим при помощи Оксаны справлялся с редкими приступами печали и согласился принять психотерапевта с некоторым неудовольствием.

Яков Львович получил дневник по почте, медлительность которой на этот раз сыграла благотворную роль. Вадим к этому моменту окончательно поверил в версию Оксаны и если изредка скорбел, то только по жене, погибшей от руки неизвестного негодяя. И слезы, и кривящийся рот, и созерцание семейного фото сопровождали прощание и вступление в новое, спасительное состояние, когда и человек, и боль становятся воспоминанием.