«Лев Толстой очень любил детей...»

Из воспоминаний Н. А. Доброхотовой-Майковой:

«Отравленный принц» назвала Пятницкого в одном стихотворении Кари Унксова, а она и видела-то его один раз случайно, когда приезжала повидать Хвоста. Была в Володьке какая-то тайна, что-то загадочное, потому к нему многие относились трепетно, даже уже в состоянии деградации. Что-то такое, что не заглушается ни творчеством, ни любовью, ни успехом, ни религией, а всякой дрянью — только временно. Он был «не такой». Иная природа. «Духовный самоубийца», так тоже кто-то написал. Сейчас сказали бы — эльфийское начало.

С течением времени художника все больше занимают калейдоскопические, непредсказуемые метаморфозы скудельного пространства, вернее, его непрерывные перетекания в какие-то соприкосновенные измерения, открывающиеся для продолжения историй, начавшихся тут и не кончающихся там, проникающих оттуда и вершащихся здесь, длящихся, страшных иногда (чем далее, тем — наркотики! — ужаснее), но всегда своих историях — художника, а не зрителя. Зрителю вольно сделать их своими или пройти мимо, модернистское принуждение зрителя Пятницкому противно.

С конца 1950-х годов Пятницкий входит в круг московских «неофициальных», «подпольных» художников. Ведет знакомство и дружбу со всеми, но самые близкие отношения установились у него с кружком Сашки Васильева. При том, что кумиром там был Владимир Яковлев, именно Пятницкий оказался мастером-учителем — в начале 1960-х его влияние, подчас — решающее, испытывают Игорь Ворошилов, Михаил Гробман, Вячеслав Калинин, Эдуард Курочкин. Один из его почитателей — мой покойный друг Леонид Муравьев. Он считал Пятницкого лучшим художником нашего времени, брал у него уроки, пока учился в Полиграфическом, но стал реставратором фрески и иконы.

Пятницкий — волей и неволей, более — по сознательному выбору — отказался от сколько-нибудь настойчивых попыток социализации своего творчества, себя — как художника на рынке. Прежде всего — принципиальный отказ от советского официоза, в том числе и от всех разновидностей и возможностей «левого МОСХа».

Владимир Пятницкий на Измайловской выставке. 1974. Фото: Владимир Сычев

Не принял Пятницкий даже тот вариант сожительства с официальной (и в этом смысле — «буржуазной») современностью, который хорошо обеспечивал многих, «другую» жизнь ведших в «подполье»: изумительный график со специальной профподготовкой полиграфиста, Пятницкий оформил две книги (в том числе пресловутого «Кентавра» Дж. Апдайка) и вышел из игры.

Но и не вступил в другую — колониального базара для иностранцев, даже на более поздних его этапах, или в игру организованной цеховой борьбы за «место художника» в обществе и «свободу творчества». Не в счет, разумеется, високосные попытки отдать журналам юмористические рисунки или представление работ на выставки крепнущего «андерграунда».

Скончался Владимир Пятницкий в 1978 году в возрасте 40 лет.

* * *

Пятницкий. ВДНХ. 1975 Фото В. Серова

Пятницкого мир «не уловил», скажем, перефразируя Григория Сковороду: вспоминают его не часто и знают из рук вон плохо.

Единственное его произведение, вошедшее в такую славу, какой нет ни у кого из современных Пятницкому художников, ходит по России без его имени, как анонимный фольклорный текст, как бывает с песней, романсом, — поют все, а чье сочинение? Разумею книжечку «Веселые ребята», написанную Натальей Доброхотовой-Майковой и Владимиром Пятницким и сим последним уморительно нарисованную. Целиком или по частям она печаталась и перепечатывалась, почти всегда — то под именем Д. Хармса, то и просто безымянно, и рисунки к ней делали другие руки, не зная, надеюсь, что есть прелестные авторские.

Геннадий Айги

Памяти Владимира Пятницкого

1979