Лев в Москве. Толстовские места столицы

Благодаря близкому приятелю Толстого и приват-доценту Московского университета Николаю Василье вичу Давыдову, автору воспоминаний о Москве XIX века, мы имеем редкую возможность почувствовать себя посетителями «Московского»: «Зала была сплошь уставлена в несколько линий диванчиками и столиками, за которыми можно было устроиться вчетвером; в глубине залы имелась дверь в коридор с отдельными кабинетами, то есть просто большими комнатами со столом посредине и фортепьяно. Все это было отделано очень просто, без ковров, занавесей и т. п., но содержалось достаточно чисто. Про тогдашние трактиры можно было сказать, что они “красны не углами, а пирогами”. У Гурина были интересные серебряные, иные позолоченные, жбаны и чаны, в которых подавался квас и бывшее когда-то в ходу “лампопо” (коктейль из клюквенного морса – А.В.). Трактиры славились, и не без основания, чисто русскими блюдами: таких поросят, отбивных телячьих котлет, суточных щей с кашей, рассольника, ухи, селянки, осетрины, расстегаев, подовых пирогов, пожарских котлет, блинов и гурьевской каши нельзя было нигде получить, кроме Москвы. Любители-гастрономы выписывали в Петербург московских поросят и замороженные расстегаи. Трактирные порции отличались еще размерами; они были рассчитаны на людей с двойным или даже тройным желудком, и с полпорцией нелегко было справиться.

Дам никогда не бывало в общей зале, и рядом с элегантной молодежью сидели совсем просто одетые и скромные люди, а очень много лиц торгового сословия в кафтанах пребывали в трактирах, предаваясь исключительно чаепитию; кое-когда, но все реже и реже, появлялись люди старинного фасона, требовавшие и торжественно курившие трубки с длинными чубуками, причем в отверстие чубука вставлялся свежий мундштук из гусиного пера, а трубка приносилась половым уже раскуренная. В общей зале было довольно чинно, чему содействовал служительский персонал – половые. Это были старые и молодые люди, но решительно все степенного вида, покойные, учтивые и в своем роде очень элегантные; чистота их одеяний – белых рубашек, была образцовая. И вот они умели предупреждать и быстро прекращать скандалы, к которым тогдашняя публика была достаточно расположена, что и доказывала, нередко безобразничая в трактирах второго сорта, а особенно в загородных ресторанах. Трактиры, кроме случайной, имели, конечно, и свою постоянную публику, и частые посетители величались половыми по имени и отчеству и состояли с ними в дружбе».

Но не всегда половые были почтительны по отношению к посетителям. Был у Гурина половой по фамилии Иван Селедкин, умело пользовавшийся этим. Когда какой-нибудь новый гость заказывал селедку, он разыгрывал сцену: «Я тебе дам селедку! А по морде хочешь?». Бывалые люди знали, что таким образом Селедкин пытается заработать на чай, ломая из себя обиженного. Как правило, этим дело и заканчивалось. Позднее Селедкин работал в «Большом Патрикеевском» у Тестова. Репертуар его был, что и прежде. Говоря современным языком, он разводил приезжих на селедку. Как услышит это слово, так вне себя от гнева. И вот как-то раз заходит он в зал и слышит, как один из посетителей заказывает: «Селедку не забудь, селедку!» Не видя того, кто эти слова произнес, Селедкин закричал: «Я тебе, мерзавец, дам селедку! А по морде хочешь?» «Мерзавцем» оказался вновь назначенный в Москву начальник Московского губернского жандармского управления генерал-лейтенант Иван Слезкин, человек суровый и важный, главный следователь по делу о революционной пропаганде, возникшей в 1874 году в половине губерний Российской империи. Всех пропагандистов и агитаторов он тогда переловил, за что был представлен к ордену. Это был тот самый Слезкин, что сказал Льву Толстому: «Граф! Слава ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить». Так что невоздержанного и алчного Селедкина Слезкин мог отправить вслед за агитаторами, ведь слава тестовского полового хоть и почтенна, но не настолько, как у великого русского писателя. Тем более что угроза дать в морду селедкой могла быть интерпретирована как покушение на жизнь государственного деятеля. Но то ли уговоры самого Тестова подействовали (официант – профессия тяжелая, с людьми приходится работать), то ли потому, что адъютантом генерала служил ротмистр по фамилии Дудкин (музыкальная фамилия!), Слезкин сжалился. Ничего Селедкину не сделалось, только после этого случая свою привычку ему пришлось забыть.