Левиафан 2. Иерусалимский дневник 1971 – 1979

Были у Яши Александровича в магазине, за картинку он дает мне ткань для дивана (пытался всучить говно). Орен – приказчик выбрал нам хорошую ткань и обещал обтянуть диван. Пили кофий с сигарой. Потом обедали у Яши дома. С Геней и Яшей обсуждали перестройку их квартиры и говорили с Давидом о политике.

Яшенька и Златка уехали на автобусе в Натанию, к Врубелям.

Вернулись в школу Профсоюза и застали конец лекции Ионы Фишера о изр. искусстве. По нашем появлении разговор перешел на меня. И Фишер сказал несколько знаменательных вещей: сославшись на ТВ-программу «Алей котерет», он сказал, что за мной стоит много большее, чем я сказал на телевидении. Потом он сказал, что между ним (музеем) и мной происходило замыкание (кецер) и что он надеется, что новые работники израильского музея исправят положение. Он сказал: и вообще Гробман – художник, имеющий успех. Т. е. Фишер, который 8 лет вредил, как мог, этот Фишер публично признал меня. Это явление почти революция, ибо Фишер – только флюгер нашего гнилого общества, и, значит, он почувствовал мою силу, почувствовал, что надо менять позицию. Но он ошибается, если думает купить меня.

С приехавшими Володей и Ирой Глозманами мы с Иркой сидели на профсоюзной лавочке, потом отдыхали, обсуждали с Иркой Фишера.

Взявши Иру Глозман, мы с Иркой поехали в Яффо к Гиди Леви на просмотр фильма «Клоуны» Жака Катмора. У Гиди огромный дом и чудесная катморовская атмосфера, ибо почти все знакомы мне. Я пил вино. Мы расцеловались и обнялись с Анн Катмор, она прелестна, как всегда. Много людей, все дружелюбны, знают меня, я беседую со всеми. С Арье и Рони …, с Давидом Тартаковером, с Жаном Пигоцци, с Офиром Лялушем, с женщинами, с Дуду Топазом, с Мишей и Идой Бурджелянами (и Ян Райхваргер залетел сюда), с Сашей Арарием, с Алиной Слоним, с Мики и, конечно, с Жаком Катмором. И вдруг неожиданно для нас с Иркой Жак стал показывать свой фильм «Знак» обо мне. Вся атмосфера тех лет хлынула на нас с Иркой. Это было прекрасно, неожиданный подарок мне. А потом после перерыва смотрели «Клоунов». Это прекрасный фильм, лучший из виденных мной израильских (о фестивале клоунов в Амстердаме). Разошлись поздно, ночевали в профсоюзном заведении.

9 октября. 3. Тель-Авив. Натания. Иерусалим. Были с Иркой в Медии. Меир и Алина Люши, Алина Слоним, Саша Арарий. Саша подарил мне книгу А. Родченко. Саша и его Медия очень много сделали для меня и делают. Саша создал мне атмосферу удобства работы и постоянно пропагандирует мое дело и верит в меня. Но главное, что наши отношения скорее родственные, чем коммерческие.

В Профсоюзе утром: Савелий Гринберг, читающий на память Зощенко, Ира и Володя Глозманы и художник-дилетант Валерий Сонин-Корнблит – мы сидели в саду на лавочке, а вся публика уехала в кибуц.

В Натанию к Врубелям за детьми. Обед у Тамарки. Дети. Дорога домой.

Дом. Нет ничего лучше собственного дома, собственной еды, постели.

10 октября. 4. Иерусалим. Дом художника. Наша выставка. Тишина. Шанка, равнодушная ко всему. Разговор с Ицхаком Пугачом об искусстве, подобный пыльной вате. Не враги мне страшны, не ненавистники, а болотная атмосфера, где бездарности всепонимающе и равнодушно кивают головами. Проклятая провинциальная китайская стена – все всё умеют, знают, пережили – мрамор из картона.

С Иркой в «Ставе». Отдали еще 30 «Ковчегов» с «Эдичкой» Лимонова. Белла Вольфман, Феликс Куриц, Грета Теуш. Иона Кольчинский. Две еврейки из Бельгии, молодые и забавные, религиозные.

Мы с Иркой на рынке. Овощи, фрукты, мясо, рыба. Торговцы узнают меня после «Алей котерет».

Забегал Борька Азерников. Юля с сыном в роддоме. Ищут имя сыну, я предложил Даниэль, Данька. В итоге убежал, позабыв пакет с бумажником. Вернулся. Убежал.

Телефильм с Габеном. Жан Пигоцци в ночных теленовостях. Ночь.

11 октября. 5. Иерусалим. Иошуа Нойштайн сказал Иосефу Цуриэлю, что давно уже не видел такой интересной выставки (о «Левиафане»). Кроме того, он нашел в ней шовинизм.

Саша Аккерман у нас. Обсуждали события вокруг выставки.

Иоси Бар-Иосеф предложил мне сделать иллюстрацию к Бреннеру для «Б’Махане»[132]. Я показывал свои старые рисунки. Иоси некультурный, как пробка, – боже мой, и это израильский драматург.

Был Шурик Казаков, он занимается химией в университете.

Говорил с Офеком по телефону. Он раздражен, говорит о каких-то мелочах, но я понял, он боится, что Манифест № 2 повредит его карьере. Офек вдруг почувствовал, что нонконформизм не игра. Очевидно, и его друзья остались недовольны Манифестом 2. Можно представить, как Манифест действует на такого кретина, как проф. Авраам Кампф, или на мелкую провинциальную мошку, суетящуюся вокруг Офека. Манифест прямо бьет по самым израильским мордам, а Офек-то еще собирается их хорошо подоить, ведь он их по плоти и крови, а наш только маленькой стрункой. Офек неизбежно предаст меня, вопрос: когда?