Левое плечо (СИ)

Девушка замолкает и останавливается, а мне хочется сказать ей, что вся вина в нас, в людях. Вся вина в этой треклятой жизни, которая дает людям испытания, вся вина в обществе, которое морально убивает человека. Хелен Каркор смотрит на меня таким взглядом, словно я не понимаю, каково это медленно сходить с ума, какого это лежать целыми неделями в кровати и пялиться в потолок. В этот момент мне хочется закричать на нее и сказать, что моя жизнь ни капли не лучше жизни Маркиз, но только я не иду на поводу у общества, не ищу своего места под «солнцем» и не самореализуюсь на унижениях и травли чувств других. А она стоит и смотрит на меня этими мутно-зелеными глазами, и мне хочется плюнуть. От сентиментальности положения плюнуть, ведь впервые кто-то так же без слов упрекнул меня в том, что я строю из себя мученицу жизни и осуждаю каждого подряд. И вы же так тоже думаете, не правда ли? Считаете, что вся моя боль, вся моя тоска всего лишь игра на публику? Ну же, признайтесь мне наконец, только вот ни черта вы не понимаете. И не хотите понять, потому что к чему нам чужая боль, к чему чужая печаль? Этот мир эгоистичен, здесь каждый сам за себя, а любовь лишь взаимная выгода, удачное сочетание характера.

— Тебе ведь все равно, — наконец говорит Хелен, и взгляд ее вновь становится таким же глуповатым, как и всегда. — Тебя это не впечатлило, так ведь? Наверное, в твоей жизни происходит что-то похлеще…только это тебя и убьет, Лили Эванс. И знаешь ли, ты закончишь так же, как и мать Катрин, как и все те побитые жизнью люди, ведь ты не видишь своего счастья. Не видишь своего света.

По лицу Хелен вновь расплывается улыбка, она спрыгивает с парты, поднимая сумку, а после, медленным, но грациозным шагом уходит из комнаты. Она идет обратно к Катрин или другим подружкам-сплетницам, с которыми она будет непринужденно обсуждать шмотки, парней и другие нелепые вещи. Хелен Каркор, убивающая в себе индивидуальность, только что сбила под моими ногами землю и оставила умирать. Что она сказала? Я убью себя? О нет, я убила себя давно, от меня, от прежней Лили Эванс осталась лишь физическая оболочка. В моей жизни уже давно потух свет, а счастье стало детской сказкой. Эти мысли вызывают во мне огромное отчаянье, а руки непроизвольно тянуться к карману блузки, где лежит надёжно спрятанное лезвие. Только резаться совсем не хочется, а запах крови приелся настолько, что хочется блевать. Поэтому мне остается только медленно пойти к гостиной, где как всегда будет много людей, шума и веселых россказней о счастливом прошлом.

Они будут весело хохотать, когда тебе захочется повеситься. Им будет так насрать на тебя, даже если ты наконец перережешь свои вены в девичьей ванной Гриффиндора, а все потому, что ты неудачница, Лили Эванс, и у тебя даже нет друзей.

***

Когда мне было тринадцать лет, я впервые услышала прозвище: «Грязнокровка». Тогда я задумалась о том, какая я все-таки никчемная и глупая Гриффиндорка, у которой никогда не хватит смелости дать отпор своим мучителям. Это прозвище слетело с губ Слизеринцев, у которых на лице аристократичная бледность, вперемешку со стальной презрительностью и язвительной улыбкой. У них, у этих зеленых змеек, душа спрятана глубоко внутри, а эмоции проявляются исключительно редко и только для самых близких. И, о Мерлин, как же я завидовала этой их особенности, как же хотелось мне тогда научиться подавлять свои чувства, свои эмоции, а не понимать, что в глазах застыли слезы, а руки трясутся и хочется взвыть. А сейчас прошло время, каких-то четыре года, но для меня это череда бесконечных мук и бессонных терзаний. Теперь я — не та маленькая и беззащитная Эванс, а мое лицо больше не выражает ровным счетом ничего. Когда ты наконец вырастаешь, тебе приходит понимание, что за умение скрывать свою душу надо платить. В этом мире вообще за все надо расплачиваться, но если ты хочешь быть сильным и хладнокровным, то цена может стать непосильной и слишком большой. Мне было тринадцать, когда я стала замечать, как меняются мои одноклассницы, как они расцветают, словно цветы. Я смотрела на них и видела в их роскошных волосах жизнь, а в глазах неутолимое желание двигаться дальше. Но когда мой взгляд случайно падал на гладь Черного озера, то я видела побитого и замученного жизнью подростка, у которого в волосах опавшие листья, а в глазах застывшая боль. Тогда ко мне так не вовремя приходило осознание того, что мне никогда не стать красивой, никогда не загореться тем самым азартом, про который пишут в сентиментальных романах, которых у меня было столько, что можно раствориться. Я зачитывалась этой дешёвой брошюрой чуть ли не до упоения, потому что в моей жизни любви нет и никогда не будет.