Лягушки

Сейчас же за столом Ковригин был признан и обласкан московскими знакомцами критиками Попихиным, Холодновым и киношным режиссёром Шестовским. Состоялись и церемонии представления Ковригина режиссёру Жемякину, актёрам и актрисам, в их числе – Ярославцевой и Хмелёвой. Худшее подтвердилось, столичный повеса вблизи девчонки (а Хмелёва, возможно под влиянием фуршетных стопок, показалась ему совсем девчонкой) заробел и принялся произносить всяческие глупости.

– Вы, Лена, для меня нынче подарок судьбы… То есть не вы, а ваша Марина Мнишек…

– И ваша. Ваша Марина Мнишек.

Она словно бы пребывала ещё и внутри спектакля, и внутри сущности и судьбы гордой полячки, витая при этом ощущениями и грёзами в нездешних мирах, но Ковригин почувствовал, что она изучает его с цепким вниманием, то ли из объяснимого любопытства, то ли в рассуждениях о собственном будущем. Ковригину стало не по себе. Соблюдая галантность, он всё же поспешил отойти от Хмелёвой. Оценил как бы со стороны свою щенячью восторженность и устыдился её. Но и не по одной лишь этой причине отошёл…

Кстати, дебютантка Древеснова на глаза ему не попалась.

Не обнаружил он за столом и Юлия Валентиновича Блинова.

Расспросив о Блинове Попихина и Холоднова, Ковригин узнал, что Блинов, после признания Свиридовой, запыхтел, бросил любезничать с Хмелёвой и исчез, будто его моментально растворили особенной кислотой. Правда, он всё же успел заявить Попихину, что обожатели Свиридовой сами по себе никакими юридическими доказательствами признаны быть не могут, что пьеса «Маринкина башня» и впрямь мистификация, а все варианты текстов пьесы написаны его рукой, и он, Блинов, хотя бы и с помощью графологов, свои права отстоит, а из Ковригина сделает посмешище и всех баб у него отобьёт…

– Бог ему в помощь, – сказал Ковригин. – Правда, неизвестно, какой Бог…

При этих его словах к Ковригину подошёл бывший гарсон-консультант, а теперь неведомо кто, Дантон-Гарик Саркисян в наряде лакея века эдак восемнадцатого, и вручил ему, почтительно поклонившись, конверт на подносе. Ковригин достал из конверта лакированную карточку с золочёными словами: «Уважаемый Александр Андреевич! Милостиво просим Вас принять участие в дружеской беседе под сводами замка в Журино. Отъезд гостей через полчаса от третьего подъезда театра имени Верещагина. Удобства и приятности в имении Журино гарантированы. Ваш М. Ф. Острецов».

Ковригин взглянул в зал. Решил: в Журино отправится лишь в случае, если вместе с ним на дружескую беседу пригласят Веру с Долли.

И увидел: приятные ему дамы уже хлопотали вблизи объявившегося, наконец, Николая Макаровича Белозёрова, Мамина-Сибиряка, а стало быть, беспокоиться об их благоустройстве нет нужды.

22

У третьего подъезда Ковригину предложили сесть в «мерседес». Но он заметил, что Белозёров с подругами поднимаются в жёлтый автобус, явно японского происхождения, и поспешил за ними.

О чём вскоре пожалел.

Поначалу ему показалось, что в глубине автобуса восседал Блинов. Ошибся. Да и гоже было бы барину путешествовать на одной телеге с холопами? Сейчас же Ковригин подумал, что сегодня – порой, и издалека – Блинов напоминал ему Максимилиана Волошина, а Волошин барином не был, и общения с людьми самых разнообразных свойств были ему интересны.

Эти скачущие, отчасти несуразные соображения являлись ему, понял Ковригин, будто в помощь, чтобы отвлечь его или даже уберечь от мыслей существенных, всё о той же его нынешней глупости – распушения хвоста, и это ради совершенно незнакомой ему женщины. Женщины, показавшейся вблизи девчонкой.

Водительское место не было занято, свет в салоне не горел, Долли с Белозёровым в переговорах шёпотом уселись быстро, Вера, будучи как бы хозяйкой, направила гостя, Ковригина, к окну, сама же опустилась на сиденье справа. При этом в проходе Ковригину чуть ли не пришлось переступать через неясного назначения предмет, мешок, что ли, какой с провизией или реквизитом. Впрочем, мешок произвёл движения, пропуская мимо себя Антонову, Ковригина и других пассажиров.

Явился водитель, зажёг свет, и Ковригин увидел, что никакой это не мешок. Сидела на полу прохода, ноги подтянув к груди, женщина в красном бархатном костюме, и будто бы глаза у неё были влажными.

– Госпожа Хмелёва! – взволновался Ковригин. – Что же вы сиротствуете на полу! Садитесь на моё место!

Хмелёва покачала головой, слов не произнесла.

Вера поднесла палец к губам, приглашая Ковригина помолчать. Но минут через двадцать езды не выдержала сама, прошептала:

– Это с ней случается после спектаклей. Вновь проживает роль… Вот так вот усевшись на пол в проходе. И никого для неё нет…

И всё же что-то насторожило Антонову.

– Леночка, – тихо спросила она. – У тебя ничего не болит?

– Всё нормально, тётя Вера…

– Какая я тебе тётя Вера! – возмутилась Антонова.

– Извини…

– И всё же? – строго сказала Антонова. – Ты мне не ответила.

– Правая пятка. Что-то не так…

– Супинатор клала?

– Клала…