Лягушки

– И слава Богу! – сказал Ковригин. – А где же наш Николай Макарович?

– Ищет медь! – рассмеялась Долли. – Трубач выдувает медь! И градоначальник, видно, озабочен, отчего медь не сверкала. Но сейчас с удовольствием подает великой Свиридовой кусок осетрины.

Ковригин обернулся. Великая Свиридова пребывала за столом, судьбы раздающим, рядом с крупным мужиком, похожим и на партийного хозяйственника поры сусловского миростояния, и на авторитета в законе, принимала из его рук блюдо с опасным для её форм куском рыбы осетровой породы, была приветлива, но строга. Сотоварищи её по чёсу были разбавлены местной знатью, вели со стопками в руках душевные разговоры, из них ближе всех протиснулся к градоначальнику Головачёв, ему сейчас явно не хватало костюма маршала Рокоссовского (для Жукова он был худ) или фельдмаршала Кейтеля, тогда он и Свиридову смог бы оттеснить от блюда с рыбой. Стало понятно, и это – к сожалению для Долли и Веры, что, пока они уламывали Ковригина, оценочные слова были уже произнесены и фуршетное действо перетекло в благодушие событийного застолья. Но коли – в благодушие, можно было предположить, что и оценочные слова (из уст столичных арбитров!) прозвучали приятные.

Впрочем, музыка этих слов в городе с большими деньгами могла быть и проплачена… Это, если бы Ковригин ощущал себя причастным к синежтурскому спектаклю, его бы, наверное, покоробило. Но он повелел себе быть сегодня исключительно зрителем. А теперь любопытствующим, но и хладнокровным созерцателем.

– Александр Андреевич, – спросила Долли, и васильки её глаз стали любезно-луковыми, – а можно называть вас Сашей?

– Конечно, милая Долли! – проявил любезность и Ковригин.

– Так вот, Сашенька, – сказала Долли, – не откроете ли вы нам, двум Варварам несносным, пока Николай Макарович выдувает медь…

– Выдувает медь! – поморщился Ковригин. – Слова-то какие несуразные!

– Извините, Сашенька, извините! – вскинула руки Доли, будто в намерении сдаться. – Но ведь так поют… Не откроете ли вы нам секрет, на кого вы поставили?..

– А я и сам не знаю на кого, – сказал Ковригин. – Зажмурился от световых пятен и опустил жетон неизвестно куда…

– Позвольте вам не поверить, – Долли вздохнула печально, словно бы Ковригин своим ответом поставил под сомнение ценности её натуры.

– Кстати, – сказал Ковригин, – что за ставки эти дурацкие и в чём их смысл? И отчего в них участвовали японцы, китайцы, малайцы и прочие обитатели тихоокеанских побережий? Их, вообще, немало и здесь за столами…

– А вот вы, Сашенька, не готовы открыть нам свои безобидные секреты, – Долли попыталась повести себя коварной интриганкой, впрочем, пока ещё доброжелательной к Ковригину, – а потому и мы про секреты Синежтура умолчим.

– Долли шутит, – сказала Вера, – и нам, Александр Андреевич, неизвестно, зачем были сделаны эти ставки и в чём их смысл. А китайцы и малайцы проявляют интерес к изделиям наших обозостроителей…

– Да не верю я, что Сашенька не помнит, на кого поставил! – воскликнула Долли. – Не на Древеснову же! Он ведь то и дело взглядывает на нашу Леночку Хмелеву. Я к мужским интересам девушка чувствительная!

Ковригин чуть было не произнёс резкие слова, потом пожелал по-светски отшутиться, но и к шуткам оказался сейчас неспособным. Наблюдательная Долли была права. Он снова взглянул на бенефисный стол и именно на исполнительницу роли Марины Мнишек. Она одна явилась в танцзал в театральном костюме – гусарском, красного бархата, то ли не выбралась ещё из семнадцатого века, то ли ощущала себя среди обыденных людей надмирной валькирией, то ли просто понимала, что костюм ей к лицу и телу и пусть все это видят. А кавалеров вблизи неё суетилось с десяток. Среди них, естественно, угодником и героем дня преуспевал с улыбками широкого формата сам Юлий Валентинович Блинов, истинный художник и барин. «Ба, да там же и Попихин, и Холоднов, и даже Шестовский!» – сообразил Ковригин. Эти трое были московские знакомцы Ковригина. Попихин и Холоднов – театральные критики. А Шестовский – кинорежиссёр, этот-то с чего бы оказался в Среднем Синежтуре?

– Вот видишь, Верочка! – торжественно заявила Долли. – Сашеньке полагалось бы ухаживать за нами с тобой. А он то и дело глазищами зырк-зырк и на Хмелёву!

– Не он первый, – сказала Вера.

– Кроме Хмелёвой, – сказал Ковригин, – стоят там и несколько моих знакомых, вести разговоры с кем нет у меня сейчас никакого желания. А Хмелёва сегодня меня удивила. Я и предположить не мог, что Марину Мнишек можно так сыграть. А делать ставку на неё я бы не стал. Она – не лошадь.

– Скакунья! – рассмеялась Долли. – Да ещё и с норовом!

Вера её смех не поддержала.

«Что-то совсем недавно было связано у меня с лошадьми, с каким-то конкуром…» – подумал Ковригин. Но вспомнить не смог, с каким конкуром, с какими лошадьми… И почему – совсем недавно? Скорее, когда-то давно…

И не нравилось ему, что вокруг Хмелёвой суетился Юлий Валентинович Блинов, не нравилось. Да и Попихин с Шестовским были известные в Москве ходоки. – А давайте, Александр Андреевич, – предложила Вера, – выпьем за ваш сегодняшний успех.