Лягушки

– Давайте, – сказал Ковригин. – Только за удачу театра. Никакого моего успеха я не наблюдал.

– Ах, ах, ах, Сашенька, какой вы кокет, – покачала головой Долли. (А Ковригин почувствовал, что она встревожена. Не долгим ли отсутствием дознавателя по делу о пропаже сверкающей меди?) Долли сказала: – Да что было делать в спектакле без вашего текста этой гусарыне Хмелёвой?

Прозвучало как – этой «гусыне» Хмелёвой.

– Не одна лишь Хмелёва меня удивила, – сказал Ковригин. – Но и другие. И режиссёр, и Ярославцева, и Коляев, тот, что играл Заруцкого. И ещё… все фамилии не запомнил…

– Вас не покоробило Польское мясо? – спросила Вера.

– Я люблю Вахтангова, – сказал Ковригин. – И его «Турандот». Но если горожан позабавило лишь Польское мясо, то я тем более не имею отношения к успеху спектакля.

– Кокет, кокет! – снова обрадовалась Долли.

– Тише! – сказала Вера. – Градоначальник взял микрофон.

Градоначальник Михеев отвлёкся от любезностей с Натали Свиридовой, отчего-то пощелкал по микрофону и даже подул в него, будто, как в старые времена, был намерен сделать заявление на митинге и проверял, не испортили ли технику партийные враги, потом сказал:

 – Наш город больше известен своими металлическими изделиями, словно бы бездушными и безжалостными. А зря. Нынче он снова, слава Богу (Михеев перекрестился), предъявил свету высокую духовность. Поздравляю всех с замечательным событием!

– Предлагаю Марину Юрьевну Мнишек, – тенорово выкрикнул некто от ближних к оратору столов, – объявить почётным гражданином Среднего Синежтура (посмертно) со всеми полагающимися благами и правами!

– Предложение неожиданное, – мягко и с пониманием чаяний избирателей улыбнулся городской Голова (именно так он значился в документах), – но мы его рассмотрим. Передайте обоснованные бумаги в законодательное собрание Синежтура. А теперь вернёмся к сегодняшнему событию. Всем, кто доставил радость городу, области и столичным гостям, будут вручены посильные бонусы. Заслужили! И вам, уважаемый Василий Наумович (поклон невысокому, с бородкой, явно взволнованному – руки дрожали – режиссёру Жемякину), и вам, любимые наши актёры, и, конечно, блистательному Юлию Валентиновичу Блинову, без которого не было бы нынешнего праздника! Именно он предоставил театру Верещагина право первой постановки пьесы!

– Виват! Виват! – вскричали за ближними к городскому Голове столами. – Виват!

И звоны хрусталя, стекла, а также металлических сосудов поддержали присуждение бонусов.

При криках «Виват!», заметил Ковригин, режиссёр Жемякин чуть ли не за спины соседей пожелал спрятаться, застеснялся. Зато блистательный Юлий Валентинович руки победно вскинул и был, похоже, готов лапищами своими медвежьими подхватить актрису Хмелёву и в небо её подбросить – вот, мол, главный мой или общий наш с вами бонус. Но не подбросил, рюмку поднял с белой жидкостью:

– Я с удовольствием приму бонус городской администрации. Но и с печалью. Конечно, многое в тексте произведено мною, но линии-то пьесы намечены моим другом и однокашником Сашей Ковригиным. Будь он теперь здесь, я непременно переадресовал бы ему и бонус, и ваши восторженные слова. Но, увы, его с нами нет. И всё же я предлагаю выпить сейчас за Александра Андреевича Ковригина. Не чокаясь.

Выпили не чокаясь. И в тишине. Будто была объявлена минута молчания.

– А мы с вами чокнемся, Сашенька! – рассмеялась Долли. – И будем жить долго-долго!

– Чтоб и вам хотелось! – рассмеялась и Вера.

А Ковригин не смог и улыбнуться. «Нет, постою ещё две минуты, – пообещал он себе, – и в „Лягушки“!»

И ведь знал, что двух минут ему будет мало, и понимал, что его удерживает в фуршетном застолье.

Тем временем городским Головой Михеевым была представлена публике дама из Министерства культуры федерального смысла Половодьева. Дама обликом была схожа с чиновницами фурцевских времен – тяжеловесная, широкозадая, но с голосом, повадками, макияжем и причёской нынешних деловых стерв. Хваткая нежность исходила из неё. Половодьева одобрила подъем региональных искусств, смутно-таинственное возрождение просвещённого меценатства и выразила надежду на то, что в ближайшие десятилетия в Землю не врежется астероид, а деятели культуры станут жить не хуже футболистов. Всё это к тому, Половодьева произвела мхатовскую паузу, что театр имени Верещагина вскоре отправится на гастроли в Санкт-Петербург, в Москву, а может, и куда подальше.

Публика взревела:

– Даёшь Авиньон!

Требовали, среди прочих и китайцы с японцами, немедленного фейерверка над Заводским прудом.

Если бы не так радостно торжествовал Юлий Валентинович Блинов, если бы он не принялся обнимать хрупкую девушку Хмелёву, Ковригин не совершил бы глупость. О ней он со стыдом вспоминал протяжённые годы.

Но он её совершил.

– Гастроли могут и не состояться, – сказал Ковригин негромко, но так, что его услышали.

– Это почему же? – закричали.

– А автор возьмёт и запретит спектакль, называемый в публике «Польским мясом», – сказал Ковригин.

– Кто таков?

– Гнать в шею!

– Юлий Валентинович, – обратился к Блинову Голова Михеев, – как всё это понимать?