Лягушки

Предстояло отправить бедолагу в воду канала. Но разжалобивший себя Ковригин пожелал как бы проститься с телефоном, пожелал услышать пустынную и вежливую тишину в нём и поблагодарить за честные труды. А потом уж и швырять в набежавшую (от яхты «Дядя Стёпа Разин») волну. На этот раз Ковригин на всякий случай поспешил представиться. Назвался издателем Дувакиным. Телефон на камнях затрещал, и из него громко вырвался женский голос:

– Александра Андреевича дома нет. Но он скоро вернётся из бани. И будет срочно работать над эссе об истории Дирижабля. Умоляю, не мешайте ему.

– А вы кто? – строго спросил Ковригин.

В руке его нервно вздрагивал пучок ивовых розг.

Не хватало ещё, что бы дама, осведомлённая об эссе про дирижабли, назвалась сейчас супругой Ковригина, Еленой Михайловной Хмелёвой! Вот чего убоялся Ковригин.

– Я женщина посторонняя, – услышал Ковригин, – проходила мимо…

– А вы случайно не литературный секретарь Александра Андреевича? – спросил Ковригин.

– Разве у Александра Андреевича есть литературный секретарь? – удивилась женщина. – Что вы!.. Я бы мечтала… Но это невозможно…

И тотчас участие в разговоре прекратила, одарив Ковригина долгими, будто прощальными гудками.

«Всё! – расстроился Ковригин. – Помилование отменяется!» И он пошагал вниз к булыжной оторочке канала. Метатель он был аховый, учебную гранату далеко не забрасывал, и сейчас коробочка мобильника улетела от него всего метров на двадцать. Пузыри подтвердили способность мобильника тонуть, в весеннеручейковое судёнышко он не превратился, и Ковригин мог возвращаться в Москву. Но тут он вспомнил, что среди прочих желаний, подтолкнувших его к путешествию на платформу «Речник», было и такое.

Посмотреть, что делается на месте прибрежной стоянки дирижабля-ресторана «Чудеса в стратосфере», и углядеть, не бродит ли на пепелище какой-либо из известных ему персонажей. Нет, ничего не делалось… Впрочем, само пепелище исчезло, а бывшая стоянка была окружена свежим сетчатым забором, в центре её поставили нечто среднее между вигвамом и юртой, рядом же подставляла себя ветрам и глазам пешеходов с водоплавателями гибкая мачта со штандартом ресторана «Чудеса в стратосфере», слова эти обрамляли изображения дирижабля и птицы, надо полагать, Феникс. «А не попугай ли это из перервинской кельи патриарха Адриана? – подумал Ковригин. – И не связан ли он с царевной Софьей Алексеевной?» Однако Софья Алексеевна по прихоти издателя на время была удалена из игровой колоды, и Ковригину, обрадовав его, явилась мысль использовать перервинского попугая в эссе, да что – в эссе, в трактате о дирижаблях. Ужо вам!

А вот шестипалубный и погоревший адмиральский ресторан возрождался с прытью и усердием. На второй и третьей палубах оголодавшие уже обедали и занимались интеллектуальным совершенствованием со здешними гейшами и ундинами. А на четвёртой палубе радовал население транспарант: «Скоро! Скоро! Может, и завтра. Турнир по спортивному покеру! С участием кандидатов в мастера. По системе Хвостенко-Кустарова и по версии братьев Крючковых».

Любование Ковригина адмиральским рестораном было прервано заплывом одинокого спортсмена, судя по температуре воды – из моржей. Морж этот начал заплыв с северного берега канала, приблизившись к ленивой яхте, экипаж её, возможно, был отвлечён истомой, морж под яхту поднырнул и минуты через две оказался как раз напротив чудес стратосферы. Из деликатности или по причине классического образования через забор дирижабельной стоянки перемахивать не стал, а доставил себя к булыжникам берега чуть правее неё. Тогда Ковригину объяснилась странность манеры плавания моржа, работал тот лишь ногами, руки держал под водой. Когда, уже на суше, пловец выпрямился и принялся стряхивать с себя капли, Ковригин увидел, что в руках у него знакомая свирель. Да и шерстяной и меховой прикид спортсмена был Ковригину знаком.

Выдув из свирели воду, странствующий эллин рванул по береговому откосу и унесся, скорее всего, в сторону Москвы.

Наблюдая за пластикой его движений, восхищаясь ими, Ковригин заметил, наконец, что созерцаниями занимался не он один. Еще на одной из горок камней сидел печальный и тихий Кардиганов-Амазонкин. Была на нем известная в садовом товариществе «Перетруд» офицерская плащ-палатка, но капюшон её Амазонкин откинул, а на голове держал красную бейсболку, презентованную ему в жаркое утро уважаемой Лоренцой Козимовной с ходовой отечественной фамилией – Шинель.

Сидел он сиротой. Загрустившей сестрицей Алёнушкой. И явно ждал чего-то.

У пронесшегося мимо него козлоногого мужика со свирелью он не вызвал ни малейшего интереса.

Впрочем, так могло показаться…

36

Дома, в Богословском, Ковригин сразу схватил «Энциклопедический словарь». Дирижаблям в нем было отведено строк не больше, чем лягушкам.