Лягушки

– Весь город взбудоражен, – выдохнул Мамин-Сибиряк.

– Не знаю я никакой Древесновой! – резко заявил Ковригин. – Ни здесь, ни в Москве. Просто я…

Ковригину захотелось рассказать историю своей сегодняшней глупости, но он замолк. Говорил Николай Макарович Белозёров, пытаясь нечто, явно несущественное, внушить Ковригину, а Ковригин слушал его в полуха, была бы возможность, и вовсе бы выключил звук. Рассматривал Николая Макаровича. Был Николай Макарович белобрыс, в молодые годы, видно, ходил кудряшом, таким – васильки в козырек кепки и гармонь в руки, теперь же, в свои сорок с лишком, он облысел, но голову не выбривал, имел локоны над висками, живостью светлокарих глаз и энергией повадок вызывал мысли о расторопном хозяйственном мужике, хитроване, удачливом в отношениях как с дамами (бабами), так и с дельцами всех сортов. Ему и в затеях с выгодами наверняка мыла много не требовалось, а в больницах сёстры уколы делали без очереди. Собственное ли любопытство заставило его подсесть к Ковригину или же он был отправлен к нему дипломатом, Ковригин понять пока не мог.

– Нет никакой Древесновой! – рассмеялся Ковригин. – Это моя блажь и фантазия. Фантом! Я такой фамилии в жизни не слыхал!

– Тем не менее, – грустно сказал Николай Макарович, – этот ваш фантом три часа назад вписан в программу спектакля. Пусть и карандашом.

– То есть как? – растерялся Ковригин. – Я смотрел программку…

– У вас, видно, маленькая, – сказал Белозёров. – А она вписана в большие…

– Откуда?

– Оттуда! – сказал Белозёров. – И я до нынешнего дня не слыхал такой фамилии. Однако оказалось, что проживает в Синежтуре Полина Петровна Древеснова. Она то ли во вспомогательном составе театра крутилась. То ли летом играла с дачными любителями. Прямо как Нина Заречная. И вот три часа назад, неожиданно и для режиссёра, её ввели в спектакль. Причём дали чуть ли не четыре роли. Автор, изощрённый, наворотил ужас сколько персонажей, а режиссёр их не укоротил. И многие играют по пять ролей. Вот и никому неведомой Древесновой – подарок. Не все со словами, но роли, костюмы и фамилия в программах. Да ещё и при комиссиях! При экспертах.

– Три часа назад я спал, – задумался Ковригин.

– При чём тут ваши сны! – резко сказал Белозёров. – Вы объявили о своём решении поставить на Древеснову куда раньше!

Теперь замолк Белозёров. Возможно, посчитал, что тон разговора выходит невыгодным для утоления делового любопытства. Но, скорее всего, понял, что сболтнул лишнего, а открывать, каким манером добыты сведения о ставке на Древеснову, глупо, или он просто не имел на это права.

Ковригин же собрался сказать, что он и вовсе не намерен участвовать в каких-то дурацких ставках, тем более что ему неизвестны их смысл и цели, но убоялся, что Белозёров примется разъяснять эти смыслы и цели и он, Ковригин, вляпается в чужую и совершенно ненужную ему игру. Тут же вспомнил про гардеробный номерок и посчитал, что после спектакля (если досидит до конца) и решит, именно при незнании смыслов и целей, – выбрасывать ли ему оплаченный жетон или же опустить его, куда будет предложено.

– Вы собирались побывать в Журине? – спросил Белозёров.

– Да, – кивнул Ковригин, хотел было добавить: «Но при вас я об этом не говорил», однако сказал: – Я уже расписание автобусов посмотрел…

– Могу дать вам водителя и автомобиль, – сказал Белозёров. – Я в здешних палестинах заместитель градоначальника по автостоянкам и гаражам, особенно подземным…

И Белозёров одарил Ковригина визитной карточкой.

– Но если вы явитесь в Журино просто так, – сказал Белозёров, – вы сможете увидеть усадьбу и дворец лишь из-за забора. Забор, правда, красивый.

– То есть?

– А то и есть, – сказал Белозёров. – Журино – нынче частное владение. А владелец его – человек значительный и строгих правил. Попасть в усадьбу и уж тем более в помещения дворца можно только с его позволения. В особенности потому, что во многих залах и комнатах идут ремонты и перестройки ради романтических целей хозяина…

– Небось и подземные гаражи предусмотрены…

– Не без этого, – кивнул Белозёров.

– У меня журнальное удостоверение, – сказал Ковригин.

– Ему ваше удостоверение!.. – усмехнулся Белозёров. – Он им разве что… Впрочем, он эстет. Учился и в Сорбонне. Ну, ладно… Журналисты ему обрыдли. Обличают его в искажении исторической сущности здания. И, по его понятиям, вторгаются в интимную жизнь… Тут к нему как-нибудь по-человечески надо подъехать… Скажем, вот, мол, дед или отец были здесь в эвакуации, остались их записи и рассказы с интересными подробностями… Ведь могли быть у вас такой дед или отец?

Ковригин помрачнел.

– Подъезжать я ни к кому не намерен. Найду способы выполнить то, что мне надо. Не в первый раз…

– Вряд ли, – покачал головой Белозёров. – Вы не в Москве.

– И кто же этот влиятельный хозяин с романтическими целями?