Лярва

Но хуже всего обстояло дело с чистоплотностью. Обучение чистоплотности было целым университетом для ребёнка, мывшегося в доме матери очень редко, и только холодной водой из дворовой бочки, и никогда с мылом. Несмываемый с тела естественный кожный жир, остающиеся на коже и прилипшие остатки пищи, всегда нечёсаные и стоявшие колтуном волосы, которые Лярва в минуты просветления иногда только обрезала кухонным ножом или ножницами, — всё это хоть и было устранено, смыто-перемыто, счищено и соскоблено с девочки в первый же день заселения в новое жилище, однако совершенно не отмечалось её сознанием как нечто ненормальное. И в этом была главная проблема — в переломе сознания, пока не намечавшемся. Сучка ещё не могла понять, что быть чистою лучше и удобнее, нежели быть грязною, и не могла осознать как некое новое преимущество в жизни тот факт, что рядом была всегда в наличии горячая вода, свободная в доступе и изобильная. Наличие изобильной пищи как улучшение жизненных обстоятельств она осознала, а вот горячей воды — нет. Поэтому и нет нужды подробно распространяться об ужасной вони и вшах, бывших постоянными спутниками и сопровождавших девочку вплоть до её переезда в детский приют. От вшей избавились радикально тем, что остригли Сучку наголо, — хотя этим она тотчас стала невыгодно отличаться от остальных девочек, невольно провоцируя их агрессию. А вот особенный, кисло-затхлый дух нечистоты, свойственный жилищам пьяниц и иных опускающихся людей, оказался более стойким и норовил вернуться, чуть только педагоги забывали омыть ей лицо и культи после приёма пищи либо отвести в душевую комнату поутру, перед сном или после посещения уборной. Наконец, отдельного упоминания заслуживают такие неизвестные Сучке и с трудом ею постигаемые вселенные, как зубная паста и щётка.

Так или иначе, однако именно привычка к нечистоплотности, нередко неприятный запах от тела и общий низкий уровень развития Сучки, слишком разительно отличавшие её от остальных детей, привели к тому, что некоторые из них перестали видеть причину уважать её или относиться к ней хотя бы с терпением. Отсюда и явились следствия.

Упомянутая Ира, сама из семьи пьющей и крайне неблагополучной, стремилась к изгнанию несчастливого прошлого из своей памяти и всеми силами сторонилась тех детей, прежняя жизнь которых хоть в чём-нибудь напоминала её собственную. Появление Сучки, бывшей к тому же двумя годами младше и очень скоро заявившей о себе всеми описанными свидетельствами ужасного прошлого, было воспринято Ирой как вызов, на который долженствовало ответить. И ответить она решила постоянными отмежеваниями от Сучки, демонстрацией своей полной противоположности и превосходства над нею. Например, однажды, проходя мимо Сучки, которая принялась по окончании трапезы вылизывать тарелку, по недогляду педагогов вовремя не отнятую у неё, Ира не выдержала, резко остановилась и ударом руки вышибла тарелку из культей урчавшего от жадности ребёнка. Также Ира взяла за правило, неожиданно наклонившись к сидевшей смирно на кровати Сучке, вдруг делать громкий пугающий возглас, отчего та вздрагивала, отшатывалась в сторону или даже падала на пол при всеобщем хохоте наблюдателей. За цветочками последовали ягодки: сопровождая каждый поступок Сучки презрительногневными комментариями, Ира всячески старалась унизить её, представить в ничтожном и смешном виде, например: сравнивала её со свиньями и крысами, называла «помойщицей» и «бомжихой», употребляла и нецензурные выражения и дошла, наконец, до толчков, плевков и ударов кулаком по девочке, не имевшей понятия о самой возможности самозащиты. Ире понравилось перед отходом ко сну, подойдя к кровати Сучки, плевать на её постель или даже прямо в лицо — под молчаливое и послушное одобрение всех присутствующих.

К слову сказать, сама унижаемая ко всем этим проявлениям человеческой злобы относилась совершенно спокойно и буднично, как к неизбежному закону жизни. Этот закон был уже слишком хорошо известен маленькой страдалице, чтобы удивлять либо тем более возмущать её. Вполне уверенная, что иной жизни не бывает, и напрочь лишённая чувств гордости и собственного достоинства, Сучка давно уже не воспринимала физические страдания как именно страдания, считая их всего лишь неприятностями, чем-то вроде укуса пчелы. А ощущение, хотя бы внутреннее и неосознаваемое, об унижении личности было ей знакомо ровно настолько, насколько она знала законы Ньютона или теорию Эйнштейна. Не пикнув, она вынесла бы и стократ тяжелейшие унижения. Утвердившись в убеждении, что жизнь есть мучительство одних над другими, она смирилась с ролью жертвы, поминутно ждала нападения и готовилась к очередному акту терпения.