Либеральные идеи в царской России. От Екатерины Великой и до революции

В других случаях приверженность веховцев концепции негативной свободы и их вовлеченность в обсуждение проблемы ограничения власти государства и власти одного человека в отношении другого хорошо задокументированы. Философские убеждения Изгоева и Кистяковского не мешали им выступать в поддержку правового государства и личных свобод. Струве, несмотря на его только усиливающийся с годами национализм, всю свою жизнь отстаивал принцип верховенства закона и права человека. По словам биографа Струве Р. Пайпса, «главной задачей политического и общественного порядка он считал создание оптимальных условий для беспрепятственной “культурной работы” будь то в сфере художественного творчества или экономике» [Пайпс 2001, 2].

Хотя в «Вехах» можно найти некоторые следы либерального мировоззрения, приведенный выше анализ показывает, что в целом авторы этого сборника в своей критике российской интеллигенции были не слишком либеральны и последовательны. Однако этот непоследовательный либерализм «Вех» и, соответственно, некоторых крупнейших фигур, связанных с российским либеральным движением, позволяет увидеть некоторые более важные моменты. Такие мыслители, как Струве и Франк, несмотря на либеральные элементы, содержащиеся в их учениях, возможно, не так сильно дорожили ценностью различных форм свободы, как нам бы того хотелось. Хотя истории этих и других веховцев вновь демонстрируют, как трудно назвать того или иного мыслителя однозначно либеральным, они также напоминают о том, что вряд ли можно найти либерала, который мог бы с чистой совестью заявить о своей нравственной и идеологической безупречности. Либералы, как и другие мыслители, могут быть слепы по отношению к своим заблуждениям или пасть жертвами уверенности в собственной правоте и в результате отрицать конфликт между различными ценностями в угоду своему догматическому видению того, как лучше всего добиваться общественного прогресса и развития личности. Многочисленные примеры такого рода, встречающиеся в «Вехах», интересны не только потому, что дают нам возможность увидеть, как сильно те или иные мыслители вышли за рамки либерализма в 1909 году, но и потому, что они иллюстрируют размытость границ либерализма как такового и те меняющиеся, переходные формы, которые он может принимать.

В этом разрезе разница между теми веховцами, кто признавал, что внутри идеи индивидуальной свободы, общественной жизни и развития истории существует элемент непредсказуемости, и теми, кто это отрицал, представляется ключевой для всего либерализма в целом. В 1908 году Струве косвенным образом согласился с этим различием, когда написал, что «русская национальная литература» и философия в целом должны «разорвать старые, традиционные узы “направленства” [то есть идеологической направленности]» и перенять «недогматическое миросозерцание» [Струве 1908в: 174–175]. Хотя приверженцы более позитивной концепции свободы из числа веховцев верили в возможность достижения земного рая (так, например, Бердяев писал, что у лучших представителей русской философии была «жажда царства Божьего на земле») [Бердяев 1909: 19][275], в самом сборнике решительно опровергается идея того, что «царство Божье» может быть создано в реальном мире; скорее, под ним понималась некая духовная сущность, пребывающая в душе человека. Франк в «Этике нигилизма» резко обрушивается на теорию прогресса и социальный оптимизм с его верой в счастье в отдаленном будущем, предпочитая им «альтруистическое служение, изо дня в день, ближайшим нуждам народа» [Франк 1909: 163]. Струве тоже критикует догматизм и детерминизм интеллигенции и ее ошибочную уверенность в том, что после периода жестокости и очищения наступит эра абсолютного счастья. Он завершает свою статью в «Вехах» на отчетливой либеральной ноте, призывая к «упорной работе над культурой», «идеям» и «творческой борьбе идей» [Струве 1909а: 145].

4.3. Реакция на «Вехи»