Либеральные идеи в царской России. От Екатерины Великой и до революции

Вера Ковалевского в то, что современные общества по большей части обладают схожими характеристиками, вновь была подвергнута испытанию во время аграрных реформ П. А. Столыпина[370]. В различных публикациях на эту тему он писал, что введение частной собственности на землю и напрасное ускорение процесса распада русской общины грозят обеднением крестьянства и новыми социальными и экономическими потрясениями[371]. Он аргументировал эти соображения, указывая на недостатки частного землевладения (например, увеличение имущественного неравенства в деревнях) и достоинства общины (защищенность, гарантированная традиционным общинным укладом). Таким образом, хотя Ковалевский и соглашался с тем, что частная собственность увеличивает пространство негативной свободы индивида, он говорил о том, что для крестьян в России начала XX века общинное землевладение было лучшей формой собственности[372]. Хотя Ковалевского не обошел стороной имманентно присущий неокантианству элитизм и он разделял идею просветительской миссии интеллектуальной верхушки, Ковалевский приводил примеры положительных изменений, происходивших внутри сельской общины.

Несмотря на все происходившее в России после 1905 года, он оставался преданным последователем «оптимистического рационализма» Конта, веря в гармонию между различными социальными целями и в то, что свобода и равенство являются дополняющими друг друга концепциями[373]. Кроме того, в эти годы он с большей систематичностью писал об объективной ценности прогресса, указывая, что он «сводится к расширению сферы солидарности как внутри политически обособившихся национальных групп, так и между этими группами, обнимаемыми общим понятием человечества» [Ковалевский 1913: 351–352]. В своей рецензии на «Вехи», вышедшей в сборнике «Интеллигенция в России» (1910), Ковалевский упрекал веховцев в том, что, по их мнению, «свобода и равенство находятся между собою в необходимом, органическом противоречии»; сам он называл это ложным представлением о свободе, характерным для восточных деспотий [Ковалевский 1910а: 60, 66]. Ссылаясь на Зиммеля, Дюркгейма, а также юриста и теоретика права и государства Л. Дюги (1859–1928), Ковалевский писал о том, что прогресс происходит тогда, когда общество становится более сознательным и нравственным, а его граждане все сильнее проникаются идеями солидарности. По его мнению, Локк теоретически обосновал возможность гармонии между свободой и равенством, а Англия служит конкретным примером их параллельного развития благодаря электоральным реформам, законам о веротерпимости и замене милитаризма индустриализацией [Ковалевский 1910а: 66–67][374]. «Уравнительная свобода потому не является химерой, а положительным требованием современной гражданственности, – писал Ковалевский, – что ею автономия личности признается не препятствием, а условием развития общественной солидарности» [Ковалевский 1910а: 88]. Как и в других своих исторических работах, доказывая, что принцип верховенства закона, свободная торговля и социальное государство могут сосуществовать друг с другом, он приводит много примеров из прошлого; так, говоря о Великой французской революции, Ковалевский соглашается с тем, что «людям, пережившим тот ряд событий, который открылся переворотом 10 августа, положившим конец монархии, и далеко не закончился 9-м термидора и наступившим затем белым террором, вполне обоснованным могло показаться утверждение, что оба начала: свободы и равенства – противоречат друг другу» [Ковалевский 1910а: 65]. Одним из авторов этого учения Ковалевский называет Б. Констана.