Либеральные идеи в царской России. От Екатерины Великой и до революции

Так, примерно в 1900 году Милюков создал то, что Стокдейл называет «эклектичным, но эмпирически и логически цельным социологическим учением» [Stockdale 1996: 52], то есть не столько философским, сколько социологическим либерализмом. Из его первых текстов в журнале «Освобождение» становится понятно, что для него личная свобода и равенство перед законом имели практическую ценность как «элементарные и необходимые предварительные условия» общественной жизни в цивилизованном государстве. В программных статьях, которые Милюков писал в то время, говорится о структурной несовместимости развивающегося и становящегося все более сложным современного общества с политическими институтами самодержавия[402]. В 1902 году Милюков выразил эту точку зрения следующим образом:

У нас, как и везде, представительные учреждения неизбежно примут особый оттенок, соответственно особенностям русской культурной и политической жизни. Но сами по себе свободные формы политической жизни так же мало национальны, как мало национально употребление азбуки или печатного станка, пара или электричества… Они становятся необходимыми, когда общественная жизнь усложняется настолько, что уже не может уместиться в рамках более примитивного общественного строя [Милюков 19026; Павлов, Шелохаев 2001: 37–38].

Таким образом, Милюков считал, что при конституционном строе можно выделить негативные формы свободы, от которых зависят универсальные механизмы прогресса. По его мнению, перемен в обществе можно было добиться благодаря парламентским реформам, и он утверждал, что в правовом государстве общественное сознание может меняться фундаментальным образом. Однако, настаивая на том, что социальные ценности являются результатом исторических процессов, он не мог не признать того факта, что «новые ценности» не могут быть созданы благодаря одним лишь правовым реформам [Stockdale 1996:182]. Несмотря на это, гарантия определенных базовых свобод была, по его мнению, практической необходимостью для укрепления демократического сознания, следовательно, и исторического прогресса.

«С 1905 по 1919 год, – пишет Д. Тредголд, – история Милюкова была частью истории его страны» [Treadgold 1962: 7]. По его словам, Милюков превратился из историка в политика, но, как политик, он всегда стремился воспринимать происходящие события в их историческом контексте [Милюков 1955,1:2]. Занятия политикой пошатнули его уверенность в том, что свобода представляет собой универсальное явление, обусловленное закономерностями исторического процесса. В своих новых исследованиях, посвященных национальному вопросу, он скорректировал собственную позицию относительно русского национального характера, высказанную им раньше в «Очерках по истории русской культуры», особо отмечая важность общей истории или традиции и чувства солидарности в настоящем[403]. Как уже говорилось выше, он с возрастающим скептицизмом стал относиться к возможности сотрудничества с социалистами; впоследствии в своих воспоминаниях Милюков с оттенком сухой иронии писал: «Мои надежды на соглашение [между «либералами» и «революционерами»] – а вместе и на успех всего революционного движения – постепенно все более блекли» [Милюков 1955, 2: 259]. Предвидя крах монархии, случившийся в 1917 году, и сознавая последствия, к которым это может привести, Милюков приложил все усилия для того, чтобы его предотвратить, много говоря о необходимости существования России как сильного государства[404]. Эта позиция, безусловно, прямо противоречила его прежним взглядам, согласно которым увеличение пространства свободы означало движение в сторону прогресса.