Либеральные идеи в царской России. От Екатерины Великой и до революции

Ранние исторические труды Милюкова и его политические статьи в журналах много говорят о том, как менялись со временем его взгляды на то, в какой степени исторический путь России уникален, а в какой он повторяет траекторию западных стран; кроме того, эти работы служат ценным дополнением к тем сочинениям, которые он написал в эмиграции. В конечном счете колебания Милюкова в вопросе исторического пути России были отражением хаоса, происходившего в российской политической жизни. Можно сказать, что он был свидетелем того, как в российском обществе существовал прогресс сразу двух видов: один был ориентирован на «европейскую» модель, а другой был более прагматичным и неопределенным. В турбулентный период, предшествовавший революции 1917 года, Милюкову все время приходилось переосмысливать свое видение прогресса. Однако есть свидетельства в пользу того, что он никогда не отказывался от веры в то, что прогресс и свободы являются взаимодополняющими целями; в статье, посвященной Ковалевскому, Милюков писал, что, хотя, согласно Ковалевскому, прогресс «не всегда есть прогресс в смысле поступательного движения вперед», он знал (как и сам Милюков): «С дальнейшим ходом нашего внутреннего развития свершится и тот внутренний закон, везде один и тот же, который определил собой политический рост передовых демократий современности» [Милюков 1917:138,143].

6.3. Заключение

В своей книге об истории позитивизма в Великобритании Т. Райт отмечал, что «Конт, стремясь к единству, в итоге пожертвовал принципом верификации» и что «ради достижения интеллектуального синтеза, необходимого для морали и социальной гармонии, он сознательно облегчил себе бремя доказывания» [Wright 1986:20]. Внутреннее противоречие между оптимизмом, имманентно присутствующим в позитивистском подходе к истории, и необходимостью реалистично оценивать текущие события создало теоретическую проблему, решить которую не смогли ни Милюков, ни Ковалевский. Как ученые, они видели свою задачу в нахождении фундаментальных закономерностей исторического развития, которые могли бы объяснить наблюдаемые ими социальные явления с использованием естественнонаучных методов познания. Опираясь в своей академической деятельности на эмпирические, «научные», данные, они тем самым заявляли, что в основе истории лежит идея прогресса[405]. Как политики, исходя из своего универсалистского и позитивистского видения человеческой природы, свободы и исторического прогресса, они утверждали, что Россия более или менее следует эволюционным путем европейских стран. Однако их любовь к эмпирическим данным уводила их в другом направлении; они подчеркивали, что, помимо «законов» истории, существуют и другие факторы, влияющие на развитие того или иного конкретного государства. В 1937 году, рассуждая о том, почему в своих «Очерках по истории культуры России» он уделял больше внимания особенностям исторического развития Россия, а не сходству этих процессов с тем, что происходило в Европе, Милюков пишет о влиянии, оказанном на него его бывшим учителем Ключевским:

В борьбе между двумя противоположными конструкциями русской истории, из которых одна выдвигала вперед сходство русского процесса с европейским, доводя его до тождества, а другая доказывала русское своеобразие, доводя его до полной несравнимости и исключительности, автор занимал примирительное положение. Он строил русский исторический процесс на синтезе обеих черт: сходства и своеобразия. Однако при этом черты своеобразия выделялись несколько более резко, нежели сходства. В этом сказалось, вероятно, влияние моего университетского учителя В. О. Ключевского – самого своеобразного из русских историков [Милюков 1993–1995, 1: 61; Emmons 1992: 73].