Многие авторы предполагают третью форму малоземелья: многим крестьянам не хватало земли для получения средств к существованию. Тюкавкин, например, говорит, что 54,3 % семей в передельных общинах в европейской части России имели менее девяти десятин, а он считает, что это была нижняя граница обеспечения средств к существованию[253]. А Ленин и вовсе утверждал, что крестьянской семье нужно было иметь пятнадцать десятин, «чтобы свести концы с концами»[254]. Если принять критерий Ленина, в 1905 г. только 17,7 % крестьянских хозяйств в европейской части России могли сводить концы с концами[255]. Но хотя в среднем крестьяне жили очень бедно, массовый голод имел место только в годы катастрофически низкого урожая, каким стал 1891 г., но тогда правительство предприняло куда более эффективные и энергичные меры помощи, чем британское правительство в Индии в ту же эпоху[256]. И как мы видели, есть реальные свидетельства того, что положение улучшалось, хотя и очень медленно.
Наконец, даже если бы удалось вычислить, сколько именно земли в качестве единственного источника дохода нужно было для обеспечения крестьянской семье средств к существованию, мы упустили бы четвертое, экономически, вероятно, наиболее важное возможное значение термина «малоземелье»: количество земли, которое не дает возможности подняться над уровнем бедности даже при наличии других источников дохода. В число последних входят обработка – за деньги или за часть урожая – арендованной земли, работа по найму[257] и, наконец, малое предпринимательство. Фактически в начале XX в. крестьяне арендовали на стороне и обрабатывали 37 млн десятин земли[258]. Трудно понять, почему ученые часто рассматривают сам факт аренды земли как свидетельство бедности крестьян[259], и ведутся даже споры по вопросу о том, кого было больше среди арендаторов – совсем бедных или не очень‐то и бедных[260]. Различие между землей собственной и арендованной зависит от разных факторов: фермер, обрабатывающий только свою землю, принимает на себя другой набор рисков (скажем, перспективу изменения стоимости земли), по сравнению с тем, кто обрабатывает арендованную землю, и выбор того или иного набора рисков зависит не только от материального положения. В любом случае, даже если аренда земли приносила больше выгоды зажиточным крестьянам, бедным это также позволяло улучшить свое материальное положение, а иначе чего ради они брали бы ее в аренду?
Для оценки условий жизни крестьянства важнее было то, что в сельской местности увеличивались возможности несельскохозяйственной занятости: даже в период 1877–1894 гг. 23,6 % общего дохода крестьяне получали от занятости за пределами сельского хозяйства[261]. Ленин сам отмечал, что в «промышленных районах» крестьяне начинают жить «более опрятно (в том, что касается одежды, домашней обстановки и т. п.)» и добавил, что «это замечательно прогрессивное явление следует приписать заслугам российского капитализма»[262].
По данным Центрального статистического комитета в 1860‐е годы урожайность зерновых на землях частных владельцев была выше, чем на надельных землях (33 и 29 пудов с десятины соответственно), и впоследствии увеличивалась все быстрее. В табл. 3.3 показаны изменения урожайности в последующие десятилетия по отношению к периоду 1861–1870 гг. (100 %)[263].
Урожайность на надельных землях и землях, находящихся в частной собственности
Волин объясняет различие в урожайности более высоким качеством частновладельческих земель[264]. Это объяснение представляется правдоподобным для помещичьих земель в начальный период: помещики влияли на процесс раздела земли со вчерашними крепостными и могли нарезать себе самые плодородные поля. Но трудно понять, каким образом это стартовое преимущество могло обеспечить