Liberte (СИ)

Окончание срежессированного шоу органично подменившего собой правосудие дало мне небольшую передышку и вернуло почти утраченную способность к самостоятельному мышлению. Сломанный и сломленный, я всё-таки нашёл в себе силы потихоньку восстать из бездны безысходного отчаяния и обрести если не искру надежды, то хотя бы слабую, смутную и ещё не до конца сформировавшуюся цель. Не обрести свободу, нет! Ежегодно объявляемые президентские амнистии к какому-либо значимому федеральному празднику, как-то День Единения Наций или День Независимости не имели никакого отношения к преступникам моего сорта. Мне чётко дали понять, что амнистии и пересмотра приговора по делам подобным моему никогда не было и быть не может. На четвёртом десятке своего правления наш всеми любимый президент стал чрезмерно сердоболен и милосерден. Регулярно наводнявшие окраинные миры Федерации массы сосланных для проживания помилованных воров, мошенников, насильников и убийц, были для меня слишком хорошей компанией, чьи ряды я мог даже не мечтать когда-либо пополнить. Как лицо, дерзновенно покусившееся на священные устои государства, я был лишён права на гуманное к себе отношение и прощения не заслуживал. Всё моё существо жаждало скорейшего мщения жестоким палачам, бездушным убийцам и беспринципным судьям, в одночасье забравшим жизнь моего отца и разрушившим мою. Жгучая ненависть стала моим стимулом к жизни, а месть - целью. Абсурдно конечно, но мыслить полностью здраво и непредвзято в ту пору мне было крайне затруднительно.

Во всём нужно находить лучшие стороны, так часто успокаивающе говорил мой отец и я по-честному пытался найти хоть что-то хорошее в своём нынешнем бытии. Однако всё что мне приходило в голову было то, что меня перестали пытать и после суда оставили в относительном покое. С переездом в пересыльную тюрьму к положительным аспектам добавился ещё один. Положение изменника Родины дало мне право занимать одиночную камеру. Пусть она была всё также мала, но мне не приходилось ни с кем её делить, да я и не горел желанием знакомиться с местными постояльцами. Думаю, этот немаловажный момент уберёг меня от многих бед и был в действительности той самой хорошей стороной о которой говорил отец. Не стоит, впрочем, полагать что все его жизненные ценности и сентенции я решил взять за основу и без разбора скопировать на свою жизнь. Из его житейских мудростей мне также помнилась фраза: "Человек может приспособиться ко всему". Об этом я раньше всерьёз не задумывался, но попав в неумолимые жернова судьбы могу сказать лишь одно - чем больше приходиться приспосабливаться, тем меньше в тебе остаётся от человека. Осознание этого простого факта поставило меня перед нелёгким моральным выбором: выжить любой ценой или остаться человеком несмотря ни на что.

Моё водворение в одиночку пересыльной тюрьмы было сопровождено не только грубым толчком в спину, но и традиционным напутствием: "Не обживайся, ты здесь надолго не задержишься", являвшимся видимо расхожим образчиком местного юмора, неизменно вызывавшем веселье у конвойных. Справедливости ради стоит отметить что их утверждение было верным. Спустя двое суток ранним утром вместо очередной порции казённой баланды, подаваемой в дверную кормушку я в компании других арестантов был согнан на плац примыкающий к тюремному космодрому и втиснут в нестройную шеренгу человеческих тел. Моросил мелкий холодный дождь. Непромокаемая роба из пластоволокна не спасала от влаги, скатывающейся по обритой наголо голове и льющейся за шиворот. Мелкая дрожь, а затем судороги, ставшие моим постоянным спутником, начали одолевать меня. К счастью сводило только руки, и я принялся растирать их, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания охраны. Боже, как я был рад в этот момент тому, что местная администрация не использовала наручники, довольствуясь в качестве средства для контроля послушания заключённых болевыми ошейниками. Разминая мышцы, я не сразу заметил, что стал предметом внимания, стоящего от меня справа в шеренге невысокого полного мужчины лет сорока. Он сосредоточенно смотрел как я грубо мну и массирую свои руки. В перерыве между приступами терзающих меня судорог я покосился на него и поймав мой взгляд он слегка кивнул головой указывая на оставшиеся у меня на ладонях отметины:

- Электричество? - коротко спросил он.

В ответ я кивнул головой.

- Запоминайте. - немного приподняв опущенные руки он начал показывать упражнения. Сжимал и разжимал кулаки, сгибал и расставлял пальцы, то складывая их щепотью, то растопыривая в разные стороны, вращал кисти и встряхивал ими, а затем начал разрабатывать пальцами одной руки другую. Следя за его действиями, я старался ничего не упустить. Когда он закончил я с надеждой спросил.

- Поможет?

- Облегчит. - и он, будто в том, что со мною случилось была и его вина, смущённо улыбнулся.