Личность и общество в анархистском мировоззрении

Боровой прекрасно музицировал, не пропускал ни одного концерта и дружил с выдающимися музыкантами. Он ощущал мир музыкально: «Музыкальное чувство – есть важный элемент моего общего мировоззрения. Не насилуя себя, я слышу музыку не только в музыке, но и в немузыкальных, по существу, шумах природы, в пластических искусствах, в чувстве человека, в слове». Он интуитивно воспринимал музыку слов, музыку революции, музыку Эроса как настоящее откровение. Его произведения полифоничны, холистичны, эмоционально заряжены, полны музыкальных подъемов и спадов, мыслеобразов. Он мог бы, как Мигель Унамуно, сказать о себе, что он мыслит чувством и чувствует мыслью.

Боровой полагал, что из-за исторических обстоятельств и из-за собственного «легкомыслия» (помешавшего ему стать музыкантом или написать как философу свое Главное Произведение) он многого не сумел реализовать, воплотить, совершить. Но даже по торопливому, недосказанному, часто «сырому», по недописанным или неопубликованным им книгам и по свидетельствам современников, видна его самобытная, значительная, обаятельная и талантливая личность – человека изумительной восприимчивости и памяти, трудолюбивого и вдохновенного бунтаря-максималиста – оратора, педагога, музыканта, общественного деятеля, философа, библиофила, юриста, экономиста, социолога, психолога, журналиста, литературоведа, историка – жадно спешащего жить и творить. Жизнь, Творчество и Личность стали главными темами его размышлений.

Боровой – страстный читатель и библиофил. К 1917 году в его библиотеке «было примерно 7750 названий: 6450 русских и 1300 иностранных в 10,5–11 тысяч томов. Было немало библиографических редкостей – изданий XVI–XVII вв., с ценными гравюрами и пр.». Он был феноменальным читателем: «Уже в детские годы я отличался быстрым чтением (…) Книги на русском и французском я научился не читать, а фотографировать». В день он прочитывал по большой книге, запоминая все с удивительной точностью.

Сферой, в которой Боровой достиг наибольшего совершенства и самореализации, было ораторское искусство. В своем ораторском мастерстве он соединил эрудицию, память, искусство виртуозной импровизации и талант музыканта. Его ученик, анархист Н. Отверженный (Н.Г. Булычев), в статье «Боровой как оратор» подчеркивал: «Ораторское искусство – наиболее бесспорная творческая стихия Борового. (…) Он оратор интуиции, а не логики, образа, а не силлогизма, картины, а не факта». Боровой отмечал: «Я мог не уставая говорить два, три часа в помещении на полторы, две тысячи человек». Но главное для оратора не голос, не эрудиция, а «умение потрясать само сердце. Оратор должен уметь заразить своими эмоциями, своим пафосом слушателей, он должен перелить в них свое волнение, свой трепет, свою силу». И сам Алексей Алексеевич в полной мере обладал этими способностями. Тысячи людей восторженно упивались и вдохновлялись его речами – пылкими, страстными и бунтарскими.

Новые горизонты мысли, открытые Боровым для анархизма, так или иначе были восприняты большинством наиболее значимых анархических мыслителей России (Новомирским, Гроссман-Рощиным и другими), хотя непосредственных учеников среди анархических философов и литераторов у него было немного (и в их числе Н. Отверженный, Н.Н. Русов и В. Худолей).

Во время Гражданской войны в Испании русские эмигранты-анархисты в Испании объединились в Группу имени Алексея Борового. А в 1990–2000-е годы уже несколько современных российских анархистов (и в их числе автор этих строк) также создали Группу имени Алексея Борового для изучения, пропаганды и развития его наследия (она провела две посвященные ему конференции и издала две брошюры). Давно назрела необходимость вернуть память об Алексее Алексеевиче Боровом в Россию, переиздать его опубликованные ранее труды и издать рукописи.

* * *

Обозначу основные линии философствования Борового, наметившие переход от классического к постклассическому анархизму.