Личность и общество в анархистском мировоззрении

Идейная эволюция Алексея Алексеевича, постоянное включение в орбиту его внимания новых проблем и мыслителей, сочетались с определенным постоянством, верностью некоторым ключевым интуициям и ценностям. Николай Отверженный верно назвал Борового «автором единой темы, верным рыцарем конкретной человеческой личности». Пережив в юности пылкое, «религиозное» увлечение марксизмом, пройдя через краткий, но бурный роман с ницшеанством и интерес к неокантианству, в 1904 году в Париже Боровой осознал себя анархистом и оставался им на протяжении тридцати лет (преодолевая индивидуалистические крайности и изживая марксистские стереотипы). Неудовлетворенный кропоткинским пониманием анархизма (господствовавшим тогда в России), с присущими ему сциентизмом, прогрессизмом, ориентацией на просветительско-позитивистскую парадигму, обожествлением массового творчества и забвением личности, стремлением догматически отстроить анархизм как всеобъемлющую и научно обоснованную систему, Боровой в своем философствовании вернулся к полузабытым прозрениям Бакунина (к доверию жизненной спонтанности, антисциентизму, интуитивизму), сочетая романтизм и философию жизни (прежде всего в бергсонианской версии), идеи Макса Штирнера (с его акцентом на важность личности и критикой всех надличностных отчуждающих «призраков»), с практикой революционного синдикализма (акцентирующей примат жизни и действия над теорией, социального творчества над инерцией существующего, сочетающей автономию личности с коллективным действием – вне централизма и бюрократизации), а также с философским наследием Достоевского (подчеркивая в нем антимещанство, бунтарство, адогматизм и экзистенциальную проблематику). При этом Алексей Алексеевич стремился к органичному синтезу всех этих разнообразных идейных влияний и течений, центрируя их вокруг основополагающей для анархического мировоззрения проблематики свободы, творчества и личности. Он пытался придать анархизму новый облик, выводящий его за рамки гибнущей цивилизации модерна и отвечающий вызовам катастрофической и жуткой эпохи мировых войн, поражения социальных революций и утверждения массового индустриального общества и тоталитарных режимов. В новых условиях личность должна была научиться жить, творить и бороться в ситуации «невесомости» и без, оказавшейся предательской, просветительской веры в старых Кумиров: Разум, Науку, Прогресс. Чтобы достойно отвечать новой социальной и культурной ситуации, анархизму следовало радикально трансформировать и обновить свои мировоззренческие основания и даже свою архитектонику. Боровой хорошо понимал необходимость новых ориентиров для анархической философии. Старая вера в прогресс, разум, науку, массу, неизбежность скорого утверждения социального рая на земле, должна была, по его замыслу, смениться адогматическим и трагическим мировосприятием, ориентированным экзистенциально и помогающим личности (которая для Борового всегда была исходной точкой и высшей ценностью анархизма) выстоять в предельно суровых условиях. Такая философская стратегия оказалась мудрой, плодотворной и многообещающей.

Анархизм Борового (как философа, развивающегося в общем потоке неоромантической культуры через философию жизни к экзистенциализму) вернее всего было бы назвать «романтическим анархизмом». Это название намного точнее, интегральнее и содержательнее всех иных, традиционно навешиваемых на него ярлычков (ибо он синтезировал в своей теории анархо-индивидуализм с его апофеозом личности и анархо-синдикализм с либертарно-социалистической программой и апологией массового самоуправляющегося движения трудящихся, распространив синдикалистские идеи и методы на борьбу «трудовой интеллигенции» за свои права). Девятнадцатого февраля 1930 года ссыльный мыслитель признавался в своем дневнике: «Я, быть может, последний действенный романтик наших дней». А 15 ноября 1931 года тоже в дневнике уточнил: «Романтизм есть бунт за личное, отрицание универсальных претензий интеллектуализма, освобождение мироощущения от религиозного, фетишистского, абстрактного». И анархизм для Борового есть не что иное, как «романтическое учение, враждебное «науке» и «классицизму», но тактика его должна быть реалистической. Под романтизмом я разумею торжество воли и чувства над «разумом», над отвлеченными «понятиями» с их убийственным автоматизмом, триумф живой, конкретной, своеобразной личности». А потому: «В основу анархического мировоззрения может быть положен лишь один принцип – безграничного развития человека и безграничного расширения его идеала».