Личность и общество в анархистском мировоззрении

Спор этот в социологическом плане кажется неразрешимым, ибо если, с одной стороны, частное – всегда нам ближе, дороже, живет трепетом и полнотой подлинной жизни, протестуя против призраков, ограничивающих нашу волю и деятельность, то, с другой стороны, общее, как мы неоднократно указывали выше, собирает нас, спасает от распыленности и внутреннего опустошения.

Если ничем не ограничиваемая свобода и вытекающее из нее конкретное неравенство – представляют высокую ценность тем, что подчеркивают и выявляют все своеобразие, всю творческую оригинальность конкретной личности, то торжество равенства, отметая все частное, стирая все слишком острые углы личности, подготовляет как бы вселенское единение, мировое братство и наполняет отдельные личности общим, универсальным содержанием.

Однако оба принципа в их логическом пределе равно отталкиваются современным правосознанием.

Мы говорили уже выше, что самая свободолюбивая индивидуальность нашего времени не может строить своей свободы на фундаменте порабощения других. Любовь к своей свободе неизбежно обращается в любовь к свободе всех других; в противном случае исчезает самое понятие свободы. «Я истинно свободен, – писал Бакунин, – если все человеческие существа, окружающие меня, мужчины и женщины точно также свободны. Свобода других не только не является ограничением, отрицанием моей свободы, но есть, напротив, ее необходимое условие и подтверждение. Я становлюсь истинно свободен только через свободу других… Напротив того рабство людей ставит границу моей свободе…» («Бог и Государство»).

Наконец самодовлеющая личность, признающая только себя и свои субъективные цели, есть фикция.

Еще менее приемлем для современной личности идеал прокрустова ложа, к которому зовут фанатики равенства. Бабувизм в его конечном выражении был столько же учением коммунизма, как и системой деспотизма.

Для политических мыслителей и социологов нового времени стало аксиомой, что общество представляет тем более высокую ценность, чем большее своеобразие и значительность представляют отдельные его члены. Общественное целое есть союз равноправных конкретных личностей, союз, берегущий и поощряющий их оригинальность, а не механическая совокупность тождественных единиц. Наконец в механическом уравнении всех современное правосознание видит величайшую несправедливость по отношению к индивидуальности, основным стимулом которой является безостановочное развитие без каких-либо коррективов на отсталость или неспособность к развитию других.

* * *

Чтобы выйти из неустранимого конфликта, социологи ищут примирения в высшем начале, объединяющем противоречивые понятия.

Старый лозунг братства, принцип взаимопомощи, новые формулы солидаристов были призваны, чтобы спасти общественные идеалы современности от разъединяющего их внутреннего противоречия.

В проникающем эти принципы чувстве любви думают найти целебное средство от принципиальных антагонизмов общественности. Мотивы этой социальной «любви», конечно, могут быть различны и даже прямо противоположны.

Братство может быть также продиктовано чистым эгоизмом, соображениями утилитаризма, как и мотивами альтруистического свойства – чувствами симпатии, сострадания, действительной любви и пр. Оно может наконец быть продуктом того философского «просветления», о котором говорит Шопенгауэр в «Мире как воля и представление». Когда человек постигнет имманентность жизни субъективных страданий, когда в глазах его «пелена Майи, “principium individuationis”[62] становится настолько прозрачной, что он не делает уже эгоистической разницы между своею личностью и чужой, а страдание других индивидуумов принимает так же близко к сердцу, как и свое собственное, и потому не только с величайшей радостью предлагает свою помощь, но даже готов жертвовать собственным индивидуумом, лишь бы спасти этим несколько чужих, то уже естественно, что такой человек, во всех существах узнающий себя, свое сокровенное и истинное я, должен и бесконечные страдания всего живущего рассматривать как свои собственные и приобщить себя несчастью Вселенной. Ни одно страдание ему не чуждо более»[63].

Указывают очень часто, что альтруистическое чувство исходный пункт имеет в инстинкте самосохранения, подсказывающем нам, что шансы отбора и выживания благоприятнее для эмпирически слабых, но социальных, чем для сильных, но одиноких.

Наконец в альтруистических действиях, помимо стихийного подсознательного утилитаризма отмечают также известный автоматизм, вырабатывающийся под влиянием выгодности и общепринятости альтруистической практики. Исходный пункт – самосохранение изживается, стирается в памяти, и альтруистическая деятельность из средства становится целью, нормой для данного уровня сознания. Та к братство становится целью для тех, кто прежде видел в нем лишь наиболее удобное и выгодное средство самоутверждения[64].