Личность и общество в анархистском мировоззрении

И для этого «я» никакой общественный строй не будет достаточен, какими бы совершенствами он ни обладал, как бы ни был он устроен, тверд внешней мощью и внутренней правдой. Никогда он не сумеет сполна ответить на все запросы личности, именно потому, что в глубинах «я» живет всегда родник чисто личных чувствований, независимых прямо от каких-либо социальных переживаний.

Самой несокрушимой власти, самому бесспорному авторитету, самой полной коллективной правде – личность может противопоставить свое «я» – иррациональное, не укладывающееся ни в какие схемы, недоказуемое никакой логикой, но единственно правое в требованиях своей личности совести и потому всемогущее, непреоборимое.

Неверны, неосновательны поэтому опасения, что индивидуальность гибнет, что ей не под силу бороться с нарушающими ее со всех сторон соблазнами обезличенного духа.

В классическом когда-то исследовании Дж. Стюарта Милля «О свободе» этот страх за судьбы индивидуальности нашел особенно выпуклое выражение. Если прежде, писал Милль, в жизни общества «элемент самобытности и индивидуальности был чрезмерно силен и социальный принцип должен был выдержать с ним трудную борьбу», то в современном обществе мы наблюдаем обратное. Опасность угрожает индивидуальности. Мы страдаем от недостатка «личных побуждений и желаний». У современных людей «самый ум подавлен». «Они любят массой… всякой оригинальности во вкусе, всякой эксцентричности в поступках они избегают, как преступления… Индивидуум затерян в толпе… Широкие энергетические характеры теперь стали уже преданием…», и общественное мнение стало крайне нетерпимо «ко всякого рода сколько-нибудь резкому проявлению индивидуальности…» и пр. и пр.[71].

Однако этот страх не только преувеличен; он вовсе не должен иметь места в современном обществе. Если под индивидуальным самопроявлением не разуметь совершенной независимости или даже разнузданности конкретного «я», если не идеализировать чрезмерно «индивидуальности» старых обществ, внешне колоритной и сильной, но внутренно ограниченной и бедной, необходимо согласиться с тем, что наше, по существу, эгалитарное время хотя и укрепляет как будто отдельные частные тенденции недоброжелательства по отношению к индивидуальности, на самом деле фактически вооружает индивидуальность такими мощными средствами, какими старые общества не располагали вовсе. Бедность «социального принципа» была одновременно бедностью «индивидуальности». Если индивидуальности были обеспечены легкие триумфы, ей же со всех сторон грозили опасности, которых не знает быть может менее декоративная, но внутренно более крепкая и извне более защищенная современная индивидуальность. Наше общество не только не знает более рабства и крепостничества, в передовых его слоях оно не мирится уже более с системой салариата[72]. В настоящее время оно преодолевает мещанство, и кошмары всеобщего мещанства, когда-то мучившие равно Герцена, Достоевского, Флобера, Мопассана, Леонтьева и Ницше, должны рассеяться; они уже – рассеяны.

Наоборот, именно современная личность родится более страстной, более жадно и цепко отстаивающей свое право, чем когда-либо. Малейшее поползновение на сферу самостоятельных ее чувствований кажется ей невыносимым. Когда говорили так ярко индивидуалистические лозунги в философии, искусстве, политике, как к концу XIX в.? Прежняя индивидуальность с трудом могла защищать себя, обеспечить неприкосновенность своей личной сферы, ибо собственные силы ее были ограничены, а внешние силы были направлены против нее. И мимикрия была в известном смысле законом социального существования. Наоборот, в распоряжении современной личности – неограниченные общественные фонды, коими она может пользоваться, как ей угодно, и которыми она может усиливать и обострять свои особенности до maximum’а.

И современная личность прекрасно понимает, что именно своеобразие ее питается общественной средой, заключающей в себе неисчерпаемые ресурсы для этого. И не только стихийный, но и сознательный эгалитаризм эти ресурсы открывает каждой личности, понимая общественную ценность как максимальную ценность, как максимальную заостренность индивидуальных особенностей.

Наконец личности могли бы угрожать еще опасности, если бы она могла быть целиком разнесена по определенным общественным клеточкам. Но мы знаем уже, что в индивидуальных, неразложимых моментах личности – гарантия сохранения и жизнеспособности индивидуальности.

Так падают опасения за будущие судьбы индивидуальности под влиянием успехов уравнительной культуры[73].

Перед индивидуальностью, наоборот, открываются необозримые горизонты.