Личный враг Бога

«Ведь и я могу вот так, – размышлял Горбун. – Бросить все к чертям и уйти. Сроду нигде не бывал, а уж и помирать скоро. Наверно, и этот, со шрамами, тоже вот так жил себе спокойно где-нибудь, землю пахал, плотничал или еще что делал, а потом пришли Двуживущие, позвали его за собой, и он пошел. А теперь поди отличи, кто из них кто. Что Одноживущий, что Двуживущий – невелика разница. Одни умирают один раз, другие много, но ведь тоже умирают. И еще неизвестно, что лучше… – Он вспомнил ужасные шрамы налицо постояльца, и его передернуло. – Нет, с этими Двуживущими свяжешься – своей смертью не умрешь. Они как перекати-поле – ни угла своего, ни хозяйства, ни жены. Ходят, погибель себе ищут, а зачем им все это надо, бог его знает. И сами они этого не ведают…»

– Чего столбом стоишь? – ткнула его в спину жена, перебив ход мысли.

Он отмахнулся от нее, как от докучливой мухи.

– Отстань! Вот уйду от тебя…

– Уйдет! – Соба подоткнула бока руками. – С этими, что ли? Ну и сдохнешь за первым же перекрестком! Иди хоть на все четыре стороны. Все равно помощи от тебя никакой.

– А-а, – махнул рукой Горбун. Жена ушла, унося в дом ведра с молоком, а он еще долго стоял и думал, что же там этакое притягательное может находиться за пологими горбами холмов…

Когда он вернулся, в доме было шумно. Четверка постояльцев проснулась и требовала завтрак в комнату. Над огнем очага уже жарилась на вертеле баранья нога, в горшках что-то булькало и шипело, и шкворчала яичница на большом противне. Соба бегала по кухне, гремя утварью. Увидев мужа, она бросила:

– За элем спустись, бородатый спрашивал. Горбун полез в погреб за пивом.

Глеб проснулся к полудню.

Он нашел рядом с собой глиняную бутыль с остатками молока и недоеденный ломоть хлеба с уже подсохшей пластинкой сыра. Подкрепившись, он почувствовал прилив сил. Только ноги слегка гудели, напоминая о тяжести пройденного пути.

«У этого мира есть свои преимущества, – подумал он. – В реальности подобный трехдневный переход надолго бы вывел меня из игры».

Глеб с удовольствием потянулся, ощущая тугую упругость узловатых мышц.

Слепые, без окон, стены кладовки не давали ему увидеть, какое сейчас время суток, но по шуму, доносящемуся из-за закрытой двери, он понял, что на улице день. Звенела посуда, переругивались хозяин с хозяйкой, по потолку топали чьи-то тяжелые ноги. «Сир и Соба», – вспомнил он имена хозяев.

Еще долго Глеб лежал на тряпках, подтянув к себе поближе копье, и разглядывал полки, затянутые дремучей пыльной па ной.

«Постоялый двор, – размышлял он. – На день еще можно здесь остаться, а потом надо идти. Спрошу у хозяина, как пройти к Городу, и пойду. А денег у меня нет. Дадут ли переночевать? Но ведь не выкинули, не оставили под открытым небом, даже еды принесли. Что им, жалко? Мне кровать не нужна. Переночую здесь же, на тряпках и пойду. В Город надо. Не забыть про дорогу получше расспросить. Хозяин, похоже, безобидный. А в Городе куда? В Лигу? К ребятам? Ну, сперва дойду, а там поглядим…»

Дверь слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель заглянула Соба, увидела, что он не спит, улыбнулась ему широко и затараторила:

– Кушать будете? Похлебка есть горячая, мясная, жирная. Я знаю, что вы без денег. Бог с ними! У нас сейчас постояльцы богатые, платят много, правда, уже съезжать собираются. А вы в наших краях еще будете – долг и отдадите, друзей приведете. У нас пиво хорошее. И засовы прочные – никто не проберется. Вставайте, уже день давно…

– Я перекусил только что, – сказал Глеб.

– Да что это! У нас все горячее, парное. Похлебка, хлеб свежий. Я накрою сейчас.

Хозяйка исчезла, оставив дверь открытой, словно приглашая к столу.

Глеб вышел из сумрака чулана и зажмурился. Яркое солнце раскидало быстрые блики по большой просторной гостиной. В камине лениво глодал поленья почти невидимый на свету огонь, перед ним стояло пустующее плетеное кресло, должно быть, любимое место хозяина в холодные зимние вечера, когда в темные окна скребется с той стороны поземка, а рассевшиеся за столами постояльцы рассказывают о своих приключениях и негромко поет балладу забредший на огонек безденежный бард, отрабатывая тепло и угощение.

Сейчас столы пустовали, на столешницы взгромоздились перевернутые ножками кверху стулья. Стойка в дальнем углу, за которой должен был стоять сам хозяин, покрылась толстым мохнатым слоем пыли, и все заведение при свете дня производило и удручающее впечатление своей безнадежной запущенностью.

Глеб аккуратно снял один из тяжелых дубовых стульев и сел, к облокотившись на стол.

Прошел Сир, искоса глянул на гостя, но заговорить не решился, занял кресло перед камином, повернувшись горбатой спиной с к Глебу, и стал обкусывать ногти, сплевывая в огонь.

Наверху что-то гремело и звякало, там кто-то громко хохотал и топал. Пару раз, когда с потолка раздавались совсем уж громоподобные звуки. Сир вздрагивал и, напрягшись всем своим тщедушным телом, замирал, будто со смирением ждал, что сейчас балки провалятся и рухнут прямо на его многострадальный горб.