Liebe deinen feind (Возлюби врага своего)(СИ)

— Курт, дорогой Курт! Война проиграна и это очевидно. Эту неутешительную сводку я лично слышал собственными ушами всего три дня назад. Мне русским командованием даны гарантии, что в случае, если мы сдадим им полицаев и бандитов, то у нас будет реальный шанс вернуться домой.

— А как же присяга на верность фюреру? — спросил Курт Бенеман голосом человека, стоящего на грани. — Мы ведь, Крис, солдаты и присягали Гитлеру на верность.

— Полковник, а мы не предали свой народ, когда привели к власти этих национал-социалистов? Да и что мы сейчас делаем в этой стране, если все наши братья по оружию прячутся уже в подвалах собственных домов? — сказал я так убедительно, что в глазах полковника загорелся огонек.

За день мы прошли лесами на север более сорока километров. В ходе этого рейда наша группа старалась обходить деревни и села, чтобы не вызывать у местного населения нездорового интереса и любопытства. Полицаям тоже был дан наказ не заниматься разбоями, чтобы истребительным войскам НКВД не давать ориентиров на продвижение нашей группы. Первый день рейда прошел в более менее спокойной обстановке и уже к вечеру, разбив палатки, мы встали лагерем.

Впервые за весь день я увидел Василия, который, подойдя ко мне, предложил произвести рекогносцировку на местности, да поговорить вдали от лишних ушей. Отойдя от лагеря около километра, мы расположились на поваленном дереве близ какого-то ручья. Листья с деревьев полностью покрыли свинцовую воду, которая просматривалась через немногочисленные прогалины упавшей листвы. Царев закурил и, глубоко затянувшись, сказал:

— Кристиан, через три дня мы должны выйти к месту, обозначенному на карте как место передачи сведений. Ты мог бы рассказать, что говорят и что предпринимают ваши солдаты?

— Оу, Василий, я понимайт! Дойче зольтатен не хотият война, дойче зольтатен хотият нах хаус, домой. Мой говорил полковник Бенеман, надо идти руссиш Gefangenschaft, плен. Полковник сказал, надо zu Verhaften, дизе полицай. Я не знайт, как по-русски Verhaften!?

— Это, Кристиан, арест, — сказал Царев, удивляя меня познаниями нашего языка.

— Я, я надо арестофать полицай, унд бандитен. Туй, понимайт дойче шпрахе? — спросил я, удивляясь тому, что Царев довольно хорошо знает немецкий язык.

— Ты говори мне по-немецки, я хорошо понимаю, — сказал Царев, предлагая мне свою самокрутку.

Я взял окурок и, затянувшись, сказал:

— Ты все это время водил меня за нос, козья ты морда?

— Я, Крис, должен был знать, стоит тебе доверять или нет. Вот теперь я вижу, что, наверное, стоит. Ты прошел тот рубеж, после которого обратной дороги нет.

— Знаешь, Иван, я смотрю на тебя и удивляюсь. Неужели ты думаешь, что мы, немецкие солдаты испытываем удовольствие от того, что стреляем в вас, в русских? Ты сам поставь меня на свое место и представь, что это ваш Сталин пришел в нашу Германию. Ты выполняешь приказ и убиваешь, убиваешь, убиваешь немецкий народ. Кто ты — убийца? Или просто солдат, исполняющий приказ своего сумасшедшего правителя? Я ведь не могу один нести ответственность за свое правительство!

Царев задумался и после недолгой паузы сказал:

— Я, Кристиан, думаю, что нам всем нужно понять, что мы люди, а не дикие звери. Мы стали заложниками наших руководителей, которых избрали сами.

— Вот именно, Василий Царев, поэтому ты и жив. Я тогда нарушил приказ о твоем расстреле, зная, что это не ты начал эту войну. Сам Господь тогда отвел мой автомат, предвещая, по-видимому, эту встречу с тобой.

После такого откровенного разговора все грани нашего недоверия друг к другу были окончательно стерты. Но меня в эти минуты больше волновала судьба моей курносой Марии и моего сына, которые неизвестно куда исчезли. Я был тогда наивен, полагаясь на данное русским полковником слово о том, что ей ничего не будет и она когда-нибудь вернется в свой дом в Ленинград. Но ей тогда за любовь к немецкому солдату пришлось расплачиваться десятью годами на вольном поселении в далекой-далекой Сибири.

На исходе уже был четвертый день нашего движения. Я своим подсознанием чувствовал, что с каждой минутой нарастает напряжение среди нашего деморализованного войска. Все с минуты на минуту уже ожидали встречи с невиданными запасами продовольствия, спрятанного еще со времен блокады Ленинграда командующим группы «Север» фельдмаршалом фон Лейбом.

По глазам своих спутников я видел, что уже скоро мой блеф о невиданных богатствах и продуктовых складах будет раскрыт, и тогда можно было представить, что ждет меня и полковника Бенемана после того, как это случится. Спасти меня могло только блокирование нашей группы истребительными отрядами НКВД. Русские полицаи естественно кинутся в драку, так как им нечего терять, но нам не хотелось накануне конца войны терять свои жизни.