Лик полуночи

– Судя по твоей внешности, навряд ли ты когда-нибудь кого-нибудь придушил.

Это утверждение было не таким уж смешным, скорее, легкомысленным и неверным, но Шарбону стало смешно. Поэтому он сдавленно, как сумасшедший, засмеялся, и рука возницы с пистолетом опустилась.

Шарбон собрал все оставшиеся у него силы и запрыгнул на телегу, пробравшись к сиденью. Удивленный мужчина уронил пистолет – скорее всего, тот и заряжен не был – и попытался отскочить назад, подальше от этого ненормального. Деться вознице было некуда – только спрыгнуть и бежать, но Шарбон не отпустил его.

Схватив его за ворот рубашки, Шарбон подтянул мужчину к себе.

– Вы, конечно, слышали об убийце, который делает цветы из трупов? Газеты называют его Цветочным мясником? – прохрипел он в лицо вознице.

– Д-да, – сказал мужчина, съеживаясь.

– Я могу положить этому конец, навсегда. Но мне нужна твоя лошадь.

– А что будет с моими коврами?

– Оставь их себе, – выплюнул Шарбон.

Забрав мушкетон, он засунул ствол за пояс штанов и потребовал кремень и дробь. Возница поспешно отдал все.

Луи отцепил вороного коня от телеги и вскочил на лошадь. Без седла ему ездить не приходилось, но навык у него был. Подтянув поводья и прижав ноги к бокам, Шарбон погнал лошадь вперед. Несколько раз он слегка ударил ее пятками, и они помчались.

Во время езды Шарбон тряс головой и хлопал себя по щекам, пытаясь вспомнить каждую деталь прошлой ночи. Фиона сказала, что этот план был целиком и полностью ее. Но навряд ли это правда. Тало и Непознанное не позволили бы, чтобы обычный человек диктовал им условия…

Но она же проникла в магию Непознанного задолго до появления Тало. Эта ручка-самописка…

Неужели это и правда она выбрала Шарбона на роль убийцы, а не Непознанное? Это она рассказала Тало о его умениях и его потере? Неужели она действительно манипулировала им с самого начала? Неужели использовала его горе, чтобы заставить заниматься достижением своих безумных целей?

Может, он вовсе никогда не служил Непознанному. Было такое возможно? Неужели его с первого дня сочли дураком? С того момента, как он зашил ей ногу в котерии? Очень может быть. Но его горе, потерю ребенка, она предвидеть не могла… Если только…

Фиона же видела его сына, брала его, спеленутого, на руки, а он гулил и пускал пузыри, и хватал своими пухлыми ручонками все, что в них попадало: воротник туники, локон волос, наманикюренный палец Фионы.

Но это был единственный раз, когда она прикасалась к мальчику. Она не могла… Или могла сделать что-то, чтобы он заболел? Шарбон назвал его болезнь пневмонией, но только для того, чтобы не показаться неудачником как целитель, когда он уже потерпел фиаско как отец.

Может, все, что с ним случилось, было задумано и исполнено Фионой, а никаким ни божественным духом?

В горле снова поднялась желчь, но он заставил ее отступить.

Он упорно мчался на черном коне, выжимая из него все, что можно. Добравшись до своей маленькой загородной усадьбы, он направил животное к воротам.

Издали дом выглядел как обычно: соломенное покрытие на крыше было новым, хоть и вышедшим из моды – сейчас в моде была черепица. Окна сияли чистотой, а над входом искрился кобальтом на солнце декоративный круг из синего стекла.

Но входная дверь стояла нараспашку.

Он спешился, мгновенно забыв про лошадь, и ворвался внутрь.

– Уна? – позвал он. – Девочки? Уна, это я. Я дома.

В доме стояла мертвая тишина.

Не вышла на его голос и няня. Не было ни няни, ни горничной. Куда они все подевались? Хозяйство у него было, конечно, небогатое, но все же не настолько скудное.

На полке у входа обычно стояли маленькие фарфоровые фигурки мифологических существ. Теперь на полке было пусто, сама она была опрокинута, а разбитые вдребезги фигурки разлетелись по полу. Встав на колени, он поднял оставшуюся половинку марионетки Тало. Она была, в основном, белой, с синим напылением на лице и руках. Мантия была украшена узорами более темного синего цвета. Часть его хотела вернуть половинку на полку. Но вместо этого он снова положил ее на пол и раздавил ботинком.

Повернув за угол, в столовую, он почувствовал запах, и этот запах подсказал ему, что он сейчас увидит. В столовой его ждала смерть – на столе лежало маленькое тело, неумело вскрытое.

Он быстро зажмурился, стараясь больше не смотреть. Если бы он посмотрел, то узнал бы, кто это. Но он очень боялся узнать – он не хотел знать.

Грязными трясущимися руками он закрыл лицо, пытаясь удержать хлынувшие потоком слезы, сопли, слюни. Кожа на лбу и щеках сморщилась, рот скривился, и внезапно заломило каждую клеточку тела, будто его сильно избили.

– Нет, – беззвучно выдохнул он, потому что в легких не осталось воздуха, чтобы издавать звуки.

Ноги стали ватными, и он, споткнувшись, зацепился за декоративную белую лепнину у входа в столовую.

В ушах бушевала кровь, и он ничего не слышал, кроме того, что происходит у него в теле. Внутренности его взорвались, зрение затуманилось. Он был под водой и в пустыне и похоронен заживо – все вместе и сразу.