Лик Сатаны

«Надо, надо немедленно по приезде отыскать Юльку! — стучали в висках молоточки. — И Саше тоже надо позвонить!»

Никита вдруг понял, что думать о Саше ему гораздо приятнее, чем об ее деде, Юлькиной бабушке и тем более о майоре КГБ Литвяке. Злость мгновенно улетучилась, ушли тревога и беспокойство. Уже в который раз он припомнил ее поцелуй — быстрый, почти неощутимый, там, возле подъезда, и тотчас в груди словно разлили парное молоко, а сердце забилось быстрее, будто в предчувствии сенсации… Он покачал головой. Нет, здесь другое! Легкое смущение и нежность — вот что он сейчас испытывал, но никогда не знал, что сердце от этого бьется сильнее. И хотя считал себя записным сердцеедом, новые ощущения оказались в диковинку. Возможно, из-за той особы, которой, для подтверждения пылких чувств, требовались сотни алых роз, серенады под балконом, битвы на мечах и прочие романтические глупости, на которые у него никогда не хватало времени и желания.

Он достал телефон и нашел Сашин номер. А вдруг какие-то новости?

Новостей не случилось, потому что не было связи. Никита повертел в руке бесполезный мобильник, бросил его рядом на сиденье и прибавил газу, благо дорога позволяла. В наушниках звучал голос известного певца, и было странным, что о любви можно орать с таким хрипом и скрежетом в натруженном горле, но каждому, видно, свое. Тут Никита снова вспомнил Ладу Юрьевну, майора Литвяка и его больную страсть, из-за которой стало невыносимо жить. Но поди разберись, какая страсть была сильнее, любовная или жажда наживы? Никита склонялся к мысли, что майор покончил с собой в ожидании неминуемого ареста. Но, зная Юлину бабушку, первую версию тоже не стоило терять из виду. Только правды теперь не узнаешь! Никита вздохнул: лихие были времена, лихие люди, живые, мертвые…

Живые? И как он упустил?

Никита непроизвольно нажал на тормоз, от чего машина как бы споткнулась и, недовольно взвизгнув, остановилась. Ну, разумеется, есть еще один человек, который наверняка презентовал профессору Ковалевскому чучело глухаря и в состоянии поведать кое-что из той, прошлой жизни.

С Виталием Аристарховичем Пайсовым Никита был неплохо знаком. Известный далеко за пределами области таксидермист, тот охотно раздавал интервью, рассказывал, как препарирует попавшие ему под нож тушки зверей и птиц, сыпал скабрезными историями, но, спохватившись, переходил на светский тон, столь витиеватый, что у самого скулы сводило от притворства. Прессу, по его признанию, не любил, но не упускал случая предстать перед камерами этаким плейбоем — постаревшим, но не утратившим умения позировать перед публикой и угощать ее вычурными сентенциями о высоком предназначении художника.

Никита выудил из бесконечной телефонной памяти номер Пайсова, на въезде в город позвонил ему домой и с удивлением узнал, что Виталий Аристархович переехал в дом престарелых. Это несказанно удивило Никиту, потому что Пайсов проживал в особняке, который превосходил роскошью и размерами даже дом губернатора. Тем более Виталий Аристархович неоднократно во всеуслышание заявлял, что вынесут его оттуда только вперед ногами. Почуяв недоброе, Никита первым делом рванул к родным таксидермиста, но получил от них лишь сбивчивую информацию о тяжелом недуге Пайсова и потому, не откладывая дело в долгий ящик, помчался на другой конец города, где располагалось МБУ СО «Дом-интернат для ветеранов войны и труда», как теперь величали дом престарелых.

Подозрения, что в богадельню старика спихнули дети, впрочем, тут же развеялись. Пайсов проживал в отдельной комнате, в платном отделении, где обитателей было в разы меньше, чем в муниципальной части приюта одиноких пенсионеров.

Пройти в само здание не составило труда. Главным врачом здесь был давний сосед Никиты по лестничной площадке. Правда, пришлось пообещать ему статью ко Дню пожилого человека о том, как прекрасно и уютно старикам в недавно отремонтированном корпусе.

Никита вошел в холл и огляделся. Действительно, уютно и стерильно чисто. Много цветов, картины на стенах, и все же ему стало не по себе. Печаль витала в воздухе, несмотря на красивые ковровые дорожки, мягкие диваны и огромный телевизор во всю стену, возле которого сидели с десяток стариков и старушек. Пахло лекарствами, хлором, вареной капустой из столовой и… старостью. Он отвел взгляд от плаката, где с задором поздравляли очередного юбиляра, отметил казенные пледы немаркой расцветки, в которые кутались старики возле телевизора, и направился в левое крыло здания, где находилось платное отделение.

Пайсов, выбритый, загорелый, лихо вырулил на инвалидной коляске из столовой, сразу увидел Никиту, который с постным лицом маячил в вестибюле, и обрадованно воскликнул:

— О, Никитий! Пропащая душа! Ну, здравствуй, здравствуй! Какими судьбами в наших краях? Неужто по мою душу?

— По вашу, Виталий Аристархович. Статья нужна для газеты. Наведался к вам домой и узнал, что вы, оказывается, здесь… Простите великодушно, но что заставило вас поменять семейный очаг на казенную палату?