Лихо. Медь и мёд

Ему нравилась эта тонкая наука – куда больше, чем отцовское кузнечное ремесло. Слова нужно было произносить осторожно, каждое – в своё время. Читать заговор следовало в подходящем месте и в подходящую для этого часть дня. Иногда Чеслав думал: каковы же тогда настоящие заклинания, раз его настолько увлекают шептание и долгое бродяжничество по лесу в поисках ингредиентов для мазей и снадобий? Хотелось знать ещё больше, но куда ему? Отец видел в нём своего преемника по мастерству, а Чеславу казалось, что он узнал о стезе кузнеца всё, что мог. Огонь, железо и тайны ремесла были по-своему очаровательны, но куда сильнее его манили мысли о природе, мире и доступной ему маленькой волшбе.

Чеслав деловито закатал рукава рубашки, посмотрел в ступку.

– Болезнь к дереву тянется, – начал он спокойно, с лёгкой хрипотцой, – к дереву тянется, от дерева в землю уходит, в землю уходит, а тебя не гложет, тебя не гложет и не мучает…

Конечно, заговоры обычно читали женщины, а не юноши с уже сломавшимися голосами, но большего Чеслав пока не умел.

Будь Мацоха не такой вредной, он бы сразу сказал ей, что затеял. Если ему не нравилась она сама, это не значило, что Чеслав стал бы вымещать обиды на младенце. В конце концов, Фебро его брат – забавный, с полупрозрачным пушком на голове, неуловимо похожий на отца даже крохотным личиком. Пару дней назад Фебро начал кашлять, а Чеслав знал, до чего опасно болеть таким маленьким детям, – и в нём взыграло тёплое стайное чувство: Фебро – часть его семьи, и он обязан его защищать.

Чеслав помнил, как читать заговор на здоровье и готовить мазь от кашля, и решил, что вылечит Фебро. Даже несмотря на то, что Мацоха, когда он предложил свою помощь, повелела не подходить к колыбели ближе чем на десять шагов. Сама же обратилась к повитухе-лекарке, которая сказала Мацохе зарубить курицу и принести Тайным Людям свою материнскую жертву. Но Мацоха ничего не смыслила в обрядах Тайных Людей, и надеяться на неё было без толку. Да и Чеслав знал: с тех пор, как почила мать его матери, одарённая знахарка, в деревне не было человека, действительно сведущего во врачевании.

Чеслав повторил заговор ещё несколько раз, измельчая в ступке травяную кашицу. Затем он оставил ступку на пне так, чтобы её освещал лунный свет, и, омыв ножик из меха, уколол себе палец. Он согнал в мазь каплю крови, приговаривая: «Я болезнь твою выманю, выменяю, в землю направлю». Закончив, сложил всё в торбу и направился в сторону дома.

В ночном лесу было немудрено заблудиться, но небо было безоблачное, звёздное, и Чеслав ни разу не сбился с пути. Дом кузнеца стоял на окраине деревни – Чеслав шмыгнул через калитку и осторожно прокрался по крыльцу. Отец наверняка уже отдыхал после трудового дня, а вот Мацоха ещё суетилась: Чеслав слышал возню на заднем дворе, у курятника. Может, готовилась к жертве для Тайных Людей.

Это ему на руку.

Лучинку Чеслав не зажигал – дождался, когда глаза привыкнут к темноте сеней, и пошёл в глубь дома. Люлька с Фебро стояла у окна, чтобы, случись ему заплакать, Мацоха услышала. По охотничьей выучке, Чеслав старался ступать бесшумно, чтобы половицы не скрипели.

Фебро сопел во сне. Чеславу показалось: чересчур шумно для обычного; ясно – болеет. Хорошо хоть, что сейчас не кашлял.

На люльку падала полоса лунного света. Всё было тихо и мирно, только за окном шелестели деревья и раздавались негромкие шаги Мацохи. Чеслав пригнулся, чтобы Мацоха не увидела его в окно, – ведь если заметит, полбеды, что начнёт браниться; она не даст Чеславу продолжить.

– Ш-ш, – выдохнул Чеслав едва слышно, распелёнывая ребёнка. В ответ Фебро тихонько закряхтел, и движения Чеслава стали ещё бережнее.

Нужно торопиться.

Он обмакнул мизинец в мази и стал выводить на грудке младенца знак: тонкую веточку.

Фебро был таким маленьким, что Чеслав боялся навредить ему даже одним пальцем. Он старался не разбудить его, и не оцарапать, и с точностью повторить в полутьме знак, который некогда рисовала ему мать, – от усилий лоб взмок, а в ушах зашумело.

Когда Чеслав стал запелёнывать его обратно, Фебро захныкал, и Чеслав дал ему обтянутый тканью крохотный мешочек, валявшийся тут же, в люльке. Младенец обхватил его губами и успокоился.

– Вот так, – выдохнул Чеслав радостно, утирая лоб.

Рядом полыхнула свеча.

Заскрипели половицы.

– Что ты там делаешь? – взвизгнула Мацоха.

Чеслав различил её лицо, оттенённое тёмными косами, – оно было бледно даже в отблеске пламени.

Она тут же оказалась рядом с люлькой, заглянула внутрь.

– Да ничего я не делаю, – ответил Чеслав. – Спать иду.

Мацоха посмотрела на него. Глаза её были злыми, расширившимися. В чёрных радужках прыгали искорки от свечи.

– Хведар! – закричала она.

– Ты чего? – удивился Чеслав шёпотом. – Сама же ребёнка разбу…

– Хведар!

Чеслав совсем растерялся, и Мацоха отпихнула его свободной рукой.

Фебро снова захныкал.

В спальне скрипнула кровать: отец проснулся. Мацоха, поставив свечу на подоконник, подхватила Фебро на руки.

– Иди скорее! – крикнула Мацоха, обнимая младенца, и зашипела на Чеслава: – Пр-рочь!

Опешив, Чеслав отступил на пару шагов.