Лихое время. «Жизнь за Царя»

Боярин Романов торопливо перезаряжал мушкет. Закончив, толкнул оружие к ногам Федора Ивановича и принялся выискивать глазами лошадь. Обниматься, говорить прощальные речи было некогда. Шереметев не стал просить, чтобы Иван позаботился о его жене и детях. Ясно, что позаботится.

Пока ловил коня, привязывал к луке кошель с серебром, Романов замешкался. Уже в седле Иван Никитыч почувствовал, как в спину что-то ударило. Не так, чтобы очень больно, но — чувствительно. Так, словно снежным комком залепили…

Поморщившись, боярин Романов поскакал к обители. Он уже был у самых ворот, когда понял, что руки и ноги его не слушают, а седло куда-то уходит. Валясь наземь, Иван Никитыч улыбнулся — не придется смотреть в глаза вдове и сиротам боярина Федора…

Пошехонские шишиги

— Евфимий, щенок, душу выну! — орал Никита, гоняя по сугробам большеголового парня в бараньем тулупчике.

Парень, как заяц, нарезал по поляне круги и верещал. Но немного не повезло — запнулся, упал, а мужик, догнав, пнул его в спину и принялся бить кулаками.

Мужики, сидевшие вокруг костра, только посмеивались и не вмешивались. Ниче, Фимка парень здоровый, выдюжит! Да и лупит батька за дело! Фимка, посланный в дозор, проспал отряд панов, рыл десять. Нет бы перехватить, да в мороженую землю по самые уши вбить, так Евфимий, сукин сын…

Была еще одна причина, чтобы колотить сына. Паны-то что, ляд с ними — прошли и прошли. Эти ушли, других отловим. Но парень заснул на сугробе! Понятно, устал, но не маленький, должен понимать, что заснуть зимой поверх сугроба — смерти подобно! Уж если совсем невмочь, то надобно в снег зарыться. Фимка меж тем вырвался из рук отца и припустился в лес, но Никита, ухватив дрын, нагнал его, сбил с ног и стал охаживать по спине. Отрок орал благим матом, пытаясь уползти. Отец, разъярившись, стал бить его по голове.

Переглянувшись, мужики пожали плечами — не дело, конечно, если дрыном по башке, да отцу виднее. Но так думали не все, потому что один встал и подошел к озверевшему мужику.

— Хватит! — сказал он, перехватывая дрын.

— Че?! — вытаращился Никита. — Я ему батька — что хочу, то и делаю! Ты кто таков, чтобы вмешиваться? Да я тебя щас…

Никита попытался вырвать дрын, но тщетно — в руках у мужика он словно в лед врос! Оставив эту затею, размахнулся, пытаясь попасть нежданному заступнику в ухо. Увесистый кулак врезался в раскрытую ладонь, как в стену.

— Хватит, — спокойно повторил мужик, глядя прямо в глаза. Никита сник и будто усох, став ниже ростом. Ему стало не по себе. Не то от пронзительного взгляда, не то от лица, которое и рожей-то нельзя назвать — один шрам, из которого торчат глаза без век…

— Да я его поучить хотел маненько, — сказал Никита, оправдываясь. — Что ж он, сучий потрох, службу завалил? Че, сына нельзя поучить?

— Поучил, хватит… — Подняв из сугроба скулящего Фимку, мужик обнял его одной рукой, другой ухватил за плечи отца и повел обоих к костру.

Пока шли, Никита опамятовал и в ужасе подумал, что мог бы забить до смерти собственного сына! Как бы он опосля жил? А тот, что со шрамами, сумел и парня спасти, и отца перед сыном не унизил…

У шишиг, сидевших вокруг костра, не осталось ни родных, ни близких. У каждого за спиной могилы, пепел родного дома, клочок отцовского поля, поросший кустарником… Теперь они не люди, а шишиги — лесная нечисть, что нападает в укромных местах на человека, не оставляя ни косточки, ни волоска. Еще их звали «шильниками», как зовут в народе убийц, предпочитавших бить жертву шилом — ранка незаметна, да укол смертелен…

У Никиты, пока он с Фимкой был на охоте, убили жену и пятерых детишек, отца с матерью, соседей. Вдвоем схоронили всю деревню. Никита с той поры побелел, а парень разучился говорить…

Вожак, строгавший сучок, посмотрел на виноватого Фимку и тяжело дышавшего Никиту, усмехнулся и слегка сдвинулся. По его примеру сдвинулись остальные, давая место.

— Ну, что дальше-то будем делать, Онцифир? — поинтересовался один из мужиков, просительно заглядывая в глаза атамана. — Может, в стан пойдем?

Вторую неделю шишиги не спали и толком не ели, высматривая подходящую добычу. На большой силенок не хватит, а вот такой, в десять голов — самое то! И попадались, как на грех, за пятьдесят рыл. А сегодня из-за Фимки добычу упустили…

— В стан пойдем, — решительно заявил вожак, бросая деревяшку в костер.

Мужики радостно повскакивали и принялись собираться. Хотя какие там сборы? Вытащить из шалашей тощие заплечные мешки да вбить ноги в широкие лыжи. У костра остались лишь атаман да мужик со шрамами.

— А ты чего? Особого приглашения ждешь? — поинтересовался Онцифир.

— Да я тут останусь, — усмехнулся тот, подняв остатки верхней губы, от чего лицо сделалось еще страшнее.

— Одному идти — гиблое дело, — попытался атаман уговорить мужика. — Убьют, и вся недолга. Давай с нами. В баньке попаримся, горячего похлебаем. Отдохнем пару дней, да снова — панов ловить.

— Ничего, без баньки как-нибудь, — пожал тот плечами. — А так, авось, кого-нибудь и укараулю… А убьют — невелика потеря.