Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Командуй покамест, Федор Иваныч, — попросил Романов приятеля, съезжая с дороги. Шереметев, махнув рукой, встал рядом с другом-родичем, чтобы еще раз оглядеть верховых и повозки.

Спереди легкой рысью проскакали четверо боевых холопов, назначенных в передовой дозор. Затем обе кибитки и телега. Ну а следом повалили и остальные, на кого хватило коней. Провожая взглядом кибитку с домашними, боярин Шереметев покачал головой — рядом с возчиком сидела Мария Мезецкая, не расстающаяся с мушкетом.

— Эх, бой-баба! — с изумлением сказал Федор Иванович. — И как это князь Данила такое терпит? Это куда же годится, чтобы бабы с ружьями баловались? Вон, моя бы Глафира попробовала ружье взять, так я бы ей вожжами всю задницу ободрал! На месте князя плеть бы из рук не выпускал, пока бы дурь всю из бабы не выбил! А он…

— Да любит он ее, — улыбнулся Романов. — Вот и разбаловал.

— Любит? — наморщил лоб Шереметев. — А чего это он? Не юнец, чай…

— Ты вспомни-ка, Федор, когда мы Мезецкому шапку Мономахову предлагали, он что ответил? Дескать, рад бы взять, да робетенок у него только один, женского пола, а с Марьей разводиться не станет…

— Ну и ну. Любит он, видите ли… — хмыкнул боярин Шереметев и перевел разговор: — А ты-то свою воительницу настрожил?

— Куда там, — отмахнулся Романов. — Моя тоже мушкет потребовала. Ну, мушкетов да пищалей у меня больше нет, но пистоль пришлось дать.

— Да иди ты… — присвистнул боярин Шереметев. — Ежели бабы с оружием будут ходить, так мы-то на что? Это чего ж, мужикам тогда за прялку садиться надоть. Или крестиком в светелке вышивать?

— Да кто его знает, — заметил Романов, еще раз пересчитав вереницу всадников, проезжавших мимо. Насчитав вместе с собой и с Шереметевым две дюжины, хмыкнул: — Может, бабам тоже придется из пищалей палить.

— Думаешь, погонятся? — насторожился Федор Иванович.

— Да кто их знает, — пожал плечами Романов, трогая коня. — Я ить вообще не понял, чего это Струсь на меня солдат наслал? Вроде скандалить я с ним не скандалил. Ну, к Владиславу ехать отказался — так и что с того?

— Не иначе, пронюхал, что ты с Мезецким заодно, — предположил Шереметев. — Раньше-то князя только Сигизмунд к плахе приговорил, а теперь и Владислав. Боятся ляхи, чтобы мы своего-то царя не выбрали.

— Похоже, — кивнул Иван Никитыч. — А еще похоже, что решили король с королевичем всех извести, кто против них идет. Договорились батька с сыном…

— Как это они договорятся, коли сын супротив отца идет? Нет, не должны бы, — покачал головой Шереметев, а потом, подумав немножко, вздохнул: — А может, договорились. Оно ведь как — свои собаки грызутся, а чужая — не мешай. Чего б им против нас-то не договориться.

Первую ночевку решили сделать, проехав верст двадцать. Солнце стояло высоко, до сумерек оставалось часа два. Можно бы проехать еще, но Романов решил, что на сегодня хватит. И людям (среди которых бабы и дети), а особливо коням, надобно втянуться в дорогу. Завтра можно встать пораньше и проехать верст сорок, отдохнуть в Троице-Сергиевой лавре. Или, чтобы времени не терять, свернуть на ярославскую дорогу, проехать двадцать верст до вотчины боярина Шереметева и уже потом, с новыми силами, выехать на Костромской почтовый тракт, к Ипатьевскому монастырю. Место было хорошо знакомо — речка Химка, где стояла богатая деревня Куркино — вотчина патриархов и постоялый двор. От деревни осталось несколько обгоревших срубов, а от постоялого двора — пепелище, поросшее высокой крапивой, пробивавшейся сквозь снег.

Выбрав для стоянки длинный амбар (без крыши, но стены уцелели!), Романов приказал заводить внутрь повозки, а коней привязать рядышком. На всякий случай помимо пешего караульного отправил в дозор еще и верхового, наказав тому выдвинуться на версту.

Путники радостно становились на землю. Детишки давно ныли — хотелось писать и какать (взрослым, понятное дело, тоже хотелось, но терпели…), потому все разбежались по кустикам. Холопы распрягали коней, задавали им сено, носили воду. Скоро посередине амбара запылал небольшой костерок, который только и ждал, чтобы на него утвердили котел с кашей!

Боярыня Анна с озабоченным видом подошла к супругу:

— Иван Никитыч, а котелок-то али хоть горшок какой с собой взяли? Девкам говорю — кашу надо варить, а они — а варить-то в чем?

— Мать твою так… — выругался боярин. — А ты что, сама-то не догадалась?

— Так прости, батюшка, не до того было. Хорошо хоть деток собрала да приглядела, чтобы крупу да свиную тушу с собой взяли…

Иван Никитыч загрустил. Позавтракал скудно, рассчитывая перекусить у Мстиславского. А у того хоть и рыбники, но за суровым разговором кусок в горло не лез.

— Еще-то чего взяли? — поинтересовался боярин. — Ну, сухарей там, рыбы вяленой?

— Только муки мешок, — покачала хозяйка головой. — Я этот мешок на своем горбу тащила. А кума — Машку свою да Никитку нашего волокла. Да и девки тоже не с пустыми руками шли. Одна — Настьку да Катьку тащила, а другая — белье да одеяла. Не повезешь же деток в одних шубейках, без постелей.