Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Хреново… — вздохнул боярин. Заметив в глазах у Анны слезинки, обнял бабу и прижал ее к себе: — Ну, будет… Щас что-нить придумаем.

Ругать жену было не за что. Молодец, что догадалась провизию взять. Если кто и виноват — так это он сам! Недоглядел! А он глядел, чтобы холопы не забыли прихватить оружие, что было в тереме, да запас огненный. Стыдно сказать — из всех прадедовских да дедовских реликвий взял лишь образ Богоматери да сундучок с грамотками. И чего он этот сундучок-то брал? Ляхам показывать? Или когда русский царь на престол сядет, доказывать, что у тебя были вотчины? Так ляхам-то грамоты старые без надобности — в огонь кинут. А ежели, даст Бог, удастся племянника Мишку на царство посадить — столько этих грамот написать можно, что не в сундучок, в сундук не влезут!

Пока боярин вздыхал, проголодавшиеся холопы, прознав про беду, пошли по пепелищу искать хоть какую-то посудину. Но, как на грех, ничего путного не нашли, натыкались на осколки. Видимо, в этой деревне уже подобрали все, что можно подобрать.

Будь здесь одни лишь мужики, выход бы нашелся простой — поджарить свинину на костре, а из муки сотворить лепешки, печенные на углях. А напиться, коли припрет, так только до речки дойти. А то прямо из лужи — вон их сколько, только лед разбить! Но четверо детей, две бабы, девки… Конечно, если бы сильно прижало, так и баб с детками кормили бы тем, что есть…

Выход отыскал боярин Шереметев. Федор Иванович, углядев, как холопы поят лошадей из кожаных ведер (не забыли!), похмыкал, повертел головой так и сяк, а потом, подозвав одного из мужиков, забрал у него посудину.

— Не течет? — поинтересовался боярин, рассматривая кожу на просвет и щупая шов.

— Да вроде нет, — пожал плечами изумленный холоп.

— Воды в него набери, — приказал боярин. Озадаченный холоп пошел к завалившемуся колодцу, но Федор Иванович выкрикнул вслед:

— Оттудова не черпай! Из речки бери…

— Ты че сделать-то хочешь? Водички испить? Так чего ж не из колодца-то? — поинтересовался Романов, удивленный не меньше холопа.

— Ну их, эти колодцы-то, — поморщился Федор Иванович. — Сам знаешь, чего в них только не пихали… Может, лежат на дне утопленники…

— Так чего с ведром-то хочешь делать? — не унимался Романов. — Прогорит ведь кожа-то…

— Попробую я одну штуку сотворить. Может, получится, а может — нет… Врать не стану, сам не делал. Видел, как черкасы кулеш варят, когда у них ни котелка, ни горшка нет.

Пока несли воду, Федор Иванович распорядился, чтобы отыскали десяток, а лучше два, камней. Холопы, пожимая плечами (дурит, боярин!), перечить не пытались и натащили целую кучу.

Шереметев, сосредоточенно похмыкав, отбросил известняк, а за обломок кирпича пообещал дать по шее, но в конце концов отобрал десятка два камней, отдавая предпочтение граниту. К этому времени вокруг костра столпились все, кто был не занят. Глазели, как боярин «колдует» — неумело орудуя двумя ножами, забрасывает в ведро раскаленные камни, вытаскивает из воды остывшие и вновь кладет их в костер…

— Мать твою! — завопил боярин, когда камушек упал ему на ногу…

— Батюшка-боярин, не мучайся, давай лучше я, — не выдержал немолодой холоп, глядя, как Шереметев тащит из костра камень.

— Давай, — согласился-таки боярин, отерев со лба пот.

Холоп брал камни руками в плотных голицах, и дело пошло быстрей. Но все равно греть раскаленными камнями воду — это не то, что греть котелок на огне.

— Может, к утру-то и сварим, — неуверенно предположил Романов и повернулся к жене: — Выдай мужикам крупы по горсточке — пусть так жуют, всухомятку.

— Ниче, потерпят, — отрезала супруга, допрежь никогда не спорившая с мужем. — Дети да бабы терпят — и они не помрут. Тут горсть, там горсть… Сытости никакой, а припасы раньше времени сожрем!

Боярин, мрачно посмотрев на жену, подумал, что родич не так уж и неправ, когда говорил о плетке, но, поразмыслив здраво, решил, что и Нюшка права.

Когда каша была готова, солнце окончательно село, а дети клевали носами. Холопы ели попросту — из шлемов, девкам свернули фунтики из бересты, а бояре, боярыня и княгиня, вместе с детьми — из ведра, черпая по очереди, по старшинству, словно крестьяне! Первым — Романов-старший, за ним — Шереметев, потом — Романов-младший. Ну а потом уже бабы — Мария Мезецкая, как гостья и Рюриковна по роду и по мужу, Анна Романова и дочери. Хлебая ложечкой, сотворенной из той же бересты, Иван Романов мысленно хвалил себя, что догадался стать на ночлег пораньше — сделали бы остановку вечером, остались бы без горячего! А так хотя кашу и не доварили (не утерпели!), не посолили (про соль забыли!), но лопали так, что за ушами трещало! Анна прятала слезы, глядя, как избалованный барчук — трехлетний Никитка уплетает еду, которой в усадьбе побрезговал бы последний холоп…

После ужина, сотворив молитву, все улеглись спать. Последним лег боярин Романов. Иван Никитыч не поленился, обошел лагерь, проверил караульного, послал сменить верхового. По уму — стоило бы еще съездить и самому глянуть, но пожалел коня. За день боярин устал как собака, и потому хотелось одного — спать и спать.