Лики русской святости

Как пастырь, которому Богом вручены для спасения души людей, отец Иоанн пытался противостоять губительному натиску мятежной, революционной стихии, накатывавшей на Россию. В своих проповедях, которым внимали многие тысячи, он выступал страстным защитником государственных устоев, величия православной самодержавной России – и непримиримым врагом любых творцов революции. Для последних Иоанн Кронштадтский был действительно опасен, потому что народ верил ему и жадно, до глубины души, впитывал каждое его слово.

Кронштадтское «дно» – пьяницы, воры, побирушки и прочая темная публика – первыми ощутили на себе отрезвляющее воздействие языка святости, на котором говорил их батюшка. Сердца начинали оттаивать, души очищались от плесени, разум постепенно отвергал плевелы разврата, кабацкой гульбы, безбожия, «свободы самовыражения». Отец Иоанн стал источником живой воды веры, к которому устремлялись многие тысячи иссохших и истомленных мерзостью запустения: простолюдины и аристократы, неграмотные чернорабочие и профессора университетов. Святость потянула их всех, как магнитом. Пока был жив кронштадтский пастырь, атеистическое глумление над христианством и Церковью было бессильно пресечь этот бесконечный людской поток, половодье горячей веры. Газетные и прочие «моськи», исповедовавшие «свободу, равенство, братство», охрипли, лая на слона, доказывая «человеконенавистничество» православия. Господь Бог воздвиг столп Иоанна Кронштадтского, чтобы показать, «кто есть кто». У кого на самом деле любовь и милосердие, подкрепленные силой молитвы, а у кого – злоба и ненависть, питаемые гордыней «человеколюбцев».

Высокомерную безбожную гуманистическую интеллигенцию, для которой Россия была страной «немытых рабов», «церковных суеверий» и невежества, Иоанн Кронштадтский видел насквозь и посвятил этому порочному общественному явлению немало резких строк. «Русские интеллигенты объявили войну Самому Богу», – писал он в дневнике. «Мечтают о усовершенствовании человечества без Христа, а между тем сами далеки от совершенства и преданы всяким страстям»; «…не зная себя, своей худости, своего убожества, окаянства, бедности, слепоты и наготы, они только глумятся над Христом и Церковью». «Развитие страстей ветхого (падшего. – Н.И.) человека считают ныне за что-то правильное, за развитие природы и способствуют этому развитию. Вот до чего договорились наши учителя. А христианская вера учит распинать страсти и похоти плотские, иначе человек во веки погибнет».

Наиболее заметным представителем этой интеллигенции был в то время Л. Н. Толстой, создатель собственной антицерковной, еретической религиозной концепции. «Над святыней и святыми он смеется, сам себя он обожает, себе поклоняется как кумиру», – писал о нем отец Иоанн. Для развенчивания губительных идей знаменитого писателя кронштадтский пастырь не жалел ни сил, ни времени и сыграл не последнюю роль в так называемом отлучении Толстого от Церкви. Точнее, в публичной констатации Синодом факта отпадения Толстого от Христовой Церкви.

В декабре 1908 года в последний путь Иоанна Кронштадтского с рыданиями провожали по Санкт-Петербургу несметные толпы людей – и простого, и высокого звания. У гробницы его с тех пор открылся новый счет исцелениям, совершающимся по молитве к «всероссийскому батюшке».

ПАТРИАРХ ТИХОН. КАМЕНЬ, О КОТОРЫЙ СПОТКНУЛИСЬ БОГОБОРЦЫ

Весы истории

В Донской монастырь, древнюю и прославленную столичную обитель, стекались толпы народа. Старые, молодые, рабочие, интеллигенция, крестьяне, священники, монахи, растянувшись в плотной очереди на три версты, несколько суток шли отдать дань любви и уважения почившему патриарху Московскому и всея России Тихону. Возле гроба первосвятителя Русской Церкви в те последние дни марта (по старому стилю) 1925 года, прошло более миллиона человек. Горько им было сознавать, что в своей истерзанной, оплеванной, совращенной большевиками стране они остались без духовного отца и молитвенника.

То печальное людское море вобрало в себя цвет московской интеллигенции – писателей, художников, музыкантов, ученых. Для многих из них это прощальное шествие стало незабываемым зрелищем, исполненным высочайшего драматизма и величия. В те дни у художника Павла Корина родился замысел грандиозной картины, названной им «Реквием» или «Исход», а позднее с подачи М. Горького получившей имя «Уходящая Русь». Именно так думалось тогда – с уходом патриарха уйдет в небытие православная Русь, задавленная новой, безбожной властью. Забьется в щели, подвалы, попрячется в катакомбы, угаснет в тюрьмах, сойдет в могилы и расстрельные ямы. Одно утешало – что уйдет непокоренная, не запачкав себя отречением от веры, не проклиная, но прощая по-христиански своих убийц. Лишь немногие продолжали твердо уповать на то, что позднее сформулировал Корин: «Русь была, есть и будет. Все ложное и искажающее ее лицо может быть пусть затянувшимся, пусть трагическим, но только эпизодом в истории этого великого народа».