Лина Костенко

Но в институте я общался не только с членами нашего семинара. В общежитии, но не в подвале, а во дворе, слева жили девушки. Среди них мои землячки — моя старая знакомая, приятельница Ритика (то есть, Риталия Заславского, тоже киевлянина, он закончит Литинститут, семинар Ильи Сельвинского, только в 1962 году. — Прим. авт.), вскоре известная украинская поэтесса Лина Костенко и ее подруга, с которой я тогда только познакомился — Юнна Мориц. Заходил я к ним довольно часто — всегда, когда бывал в институте и поблизости — просто потрепаться. Познакомился и подружился я и с другом Лины, польским писателем и тоже нашим студентом Ежи Пахлевским, а через него и с польским поэтом Витэком Ворошильским (польский поэт, прозаик, много переводивший с русского языка, со временем — известный диссидент. — Прим. авт.) и его женой Янкой[55].

Киевляне в Москве — настоящее литературное созвездие, яркое и сильное. Но насколько же разными оказались их последующие судьбы. Анатолий Кузнецов умер рано, в 49 лет в Лондоне, от последствий инфаркта. А вот Юнна Мориц, да и Наум Коржавин в своей долгой жизни со временем встали на сторону имперского центра, более-менее четкого неприятия украинства и Украины. При этом в качестве Родины они воспринимали не Киев, не Украину, а СССР и крупнейший его осколок — Россию. Киев же — так, просто случайное место рождения…

Да, грустно сравнивать судьбы четырех киевлян — выпускников Литинститута. Лишь двое не поддались имперскому соблазну, не противопоставили себя враждебно Украине. И лишь одна ушла в украинскую литературу.

Поэтому тянет пофантазировать в духе альтернативной истории. Ах, если бы украинское руководство в 1917-м меньше занималось теорией федерализации, а больше — практикой армиестроительства. Ах, если бы в 1918-м Украинское государство не было раздираемо левыми и правыми, а нашло золотую середину, спасительный центр, объединяющий всех (как это было в Польше, Литве, Латвии, Эстонии). Ах, если бы в 1919-м было меньше атаманщины, меньше веры левому популизму, а больше хладнокровного расчета в выборе союзника (каковым тогда могла быть только Антанта); ну почему в Польше, Литве, Латвии, Эстонии, сумевших отстоять свою независимость, это хорошо понимали, а у нас — нет?

Мы скорбим, и это понятно, по нашему «расстрелянному возрождению». Но если бы у нас в 1920–1930 годах была Украинская республика, а не недо-Украинская ССР, то родившиеся в это время граждане были бы ее патриотами — и ее литераторами. Как это было, независимо от этнического происхождения, с теми, кто родился и взрослел во второй Речи Посполитой.

При таких расчетах выходит, что Юнна Мориц и Наум Коржавин — это ведь тоже наши потери. Наши потерянные классики. Да! Они могли быть бриллиантами украинской литературы, наравне и рядом с Линой Костенко. А стали источником антиукраинских высказываний разной степени резкости.

Будет ужасно обидно и просто ужасно, если мы повторим ошибки тех лет сейчас. В таком случае, спустя десятилетия мы, наши дети и внуки, вновь будут грустить о предательствах, «зрадах» и упущенных шансах, читая стихи наших редких гениев, таких как Лина Костенко: «І як за сонцем повертає сонях, / Так довго вслід чомусь дивились ми. / А що такого? Підлітки на конях… / В маєтку гетьмана… Івана Сулими…»[56]

Учеба. Свобода и несвобода

Вернемся, однако, в 50-е годы.

Жили студенты, будущие «литературные работники» (именно такая запись делалась в дипломах выпускников) в общежитии в подмосковном Переделкино. А на учебу ездили в центр города — на Тверской бульвар.