Лина Костенко

Чему и как учили там в те времена? Лина Васильевна и в зрелые годы прекрасно помнила лучших из своих педагогов. Валентин Асмус — «выдающийся философ, историк философии и теоретик эстетики, неповторимая личность». Известный пушкинист Сергей Бонди. Виктор Шкловский — «носитель эксклюзивных и таинственных кодов культуры». «Всегда по-юношески вдохновенный старый профессор [Павел] Новицкий». Валентина Дынник-Соколова, «знаток французской литературы, медиевист, красивая и интеллигентная женщина, говорили, что в нее были влюблены Блок и Есенин»[57].

Хорошие воспоминания о стилистике преподавания в Литинституте оставил Анатолий Кузнецов:

«Либерализация тогда проявилась и в преподавании. В 1954 году мы начинали изучать историю по сталинскому “Краткому курсу истории ВКП(б)”, но к концу моей учебы он куда-то тихо и незаметно исчез. Языкознание мы проходили сперва только по гениальным трудам товарища Сталина в этой области, но под конец не только эти труды, но само имя Сталина исчезло из употребления. Мы, как гоголевские бурсаки, долбили наизусть евангелие советской литературы: статью Ленина “Партийная организация и партийная литература”, но и у учителей и у долбящих была при этом ирония в глазах. С иронией же в глазах профессора так разъясняли бездонную мудрость другой основополагающей статьи Ленина “Лев Толстой как зеркало русской революции”, что у меня, например, на всю жизнь осталось к ней чувство грустной брезгливости»[58].

Итак, первый прием — ирония в глазах во время изложения откровенной советской чуши, обязательной, однако, по программе. Второй прием, позволявший говорить правду, заключался в том, что можно было хорошо, честно, полно разбирать высшие образцы до- или не-советской литературы. И лишь в конце добавить неизменную формулу лояльности: «Но метод социалистического реализма — выше!!!»

Евтушенко похоже описывал методику преподавания профессора, упомянутого Костенко: «Знаете, как Павел Новицкий читал в Литинституте лекции о поэзии Анны Ахматовой, которую секретарь ЦК партии Андрей Жданов ранее публично называл помесью монашки с блудницей? Наш профессор поднимал глаза к потолку и говорил: “Сейчас процитирую стихи, проникнутые гнилостным декадентским духом”. И любовно начинал: “Звенела музыка в саду / Таким невыразимым горем. / Свежо и остро пахли морем / На блюде устрицы во льду…” Потом Павел Иванович спрашивал: “Ребята, вы знаете, что такое устрицы?” Ладно, мы, двадцатилетние студенты, бравировавшие чтением запрещенной поэзии, но какому риску подвергался мудрый, всезнающий преподаватель! Людям остро не хватало ощущения свободы, и они инстинктивно добирали его, где могли»[59].

Так «сквозь какофонию официозного треска лозунгов и лжи» студенты получили прививку свободолюбия, уроки мастерства, литературной техники.

Анатолий Кузнецов еще очень любопытно рассказывал про курс «Труд писателя» профессора Цейтлина А. Г. (его описывают как «сухонького, замкнутого старичка», хотя на самом деле профессору тогда было лишь немногим более пятидесяти). Название звучит скучно, но предмет был интересный и в тех условиях хулиганский. В советское время — и без социальности, а с упором на личность автора, психологические особенности творчества. Цейтлин разбирал не ЧТО, а КАК, в каких условиях писали творцы прошлого: «Один любил держать ноги в тазу с холодной водой, другому требовались гнилые яблоки в ящике стола. Один писал сидя, другой — лежа, а третий — только стоя. Одни писали по утрам, другие только ночью. Одни ждали вдохновения, к другим оно являлось в процессе работы, а третьи его вообще не признавали. Лекции были разбиты на разделы: “Бытовые условия писателя”, “Стол писателя”, “Влияние местности на работу писателя”»[60].

Забегая вперед… О лекциях Цейтлина его студенты вспоминают с долей иронии. Но вот что рассказывала в одном из интервью Лина Костенко.