Линни: Во имя любви

— Ничто не свидетельствует о хорошем воспитании так, как поведение за столом, — твердила мне миссис Смолпис. — Леди может со вкусом одеваться и с достоинством себя вести, она может уметь поддерживать приятную беседу, но если ее манеры за столом не безупречны, то они выдадут ее с головой. Твои манеры терпимы, но им не хватает изящества.

Уроки были несложными, хотя и утомительными, и миссис Смолпис нравилось, когда я оправдывала ее ожидания. Шло время. Я всячески показывала матери Шейкера, что желаю соответствовать ее требованиям, а у нее находилось все меньше причин меня бранить. Я не раз замечала у нее на губах едва заметную улыбку, когда я вместо нее разливала чай и разносила сахар и сладости гостям в воскресные дни или читала ей вслух приятным голосом из сборника «Шекспир для всей семьи» — единственной книги кроме Библии, которая была интересна миссис Смолпис. В ней произведения Шекспира были тщательно отредактированы Томасом Бодлером, который исключил все строки, которые счел недостойными, дабы читатель не столкнулся с безнравственностью.

Миссис Смолпис также нравилось наблюдать за тем, как я вышиваю льняные платки крошечными аккуратными стежками, сидя вечером у камина. Ткань у меня в руках постоянно мялась и комкалась, иногда на ней появлялись пятнышки крови, когда иголка соскальзывала и впивалась мне в пальцы. Несмотря на то что я считала такое занятие невыносимо скучным и бессмысленным, в нем была спокойная, ритмичная размеренность, которая позволяла мне унестись мыслями далеко от Эвертона.

Миссис Смолпис ошибочно считала мою склоненную голову признаком послушания. Она думала, что перевоспитывает меня, а ведь нет человека счастливее, чем тот, который верит, что смог сделать из грешницы святую.

Все это время в глазах Шейкера я не выглядела ни грешницей, ни святой, а возможно, была немного и той и другой.

Он ни разу не позвал меня к себе в постель и обращался со мной непривычно вежливо и с уважением. Я знала, что он наблюдал за мной, когда думал, что я не смотрю в его сторону, и иногда, это было заметно по его смущенному лицу и внезапным уходам, моя близость его возбуждала, но Шейкер вел себя как настоящий джентльмен. Я подозревала, что он начинает испытывать ко мне глубокие чувства, но сама не понимала, как можно испытывать что-либо по отношению к мужчине. Я знала мужчин только определенного типа, таких как Рэм Мант, и мистер Якобс, и тот ужасный человек в доме на Роудни-стрит, и бесконечное множество им подобных. Я понимала, что Шейкер не имел с ними ничего общего, но могла испытывать к нему только чувство неловкой благодарности.

Я сразу же полюбила свою работу в библиотеке. Мне нравилось находиться среди книг, напоминавших мне о моем детстве, когда я работала вместе с матерью в переплетной мастерской. Теперь я часто думала о маме: чистые листы бумаги, запах чернил, страницы книг — все здесь напоминало мне о ней. Я была уверена, что теперь она гордилась бы моей работой. Но эта жизнь, что бы я о ней ни думала, являлась ложью, притворством, обманом. И я так и не решилась надеть мамин кулон.

Я сидела, спрятавшись за высокой ширмой, за столом, где находились мое перо и чернила, стопки книг и читательских карточек. Из окна позади меня падал свет. Мистер Эббингтон предупредил, что мне нельзя заходить на территорию клуба, пока там есть кто-то из его членов, но мне, как и Шейкеру, разрешалось брать из библиотеки книги, словно члену клуба.

Каждый вечер я с нетерпением ждала этого момента. На полированных читательских столах зажигали лампы, и на элегантный интерьер вздымающегося куполом зала с колоннами падали мягкие тени. Здесь было множество приборов, карт, часов в изящных длинных футлярах и барометров из красного дерева. Под стеклом были выставлены редкие книги, переплетенные в бархат и шелк, с золотыми и серебряными застежками. Библиотека обладала довольно большим фондом — книгами, купленными или подаренными членами клуба. Я могла часами бродить между секциями («История», «Путешествия и путевые заметки», «Наука», «Политика», «Юриспруденция», «Теология» и самая обширная — «Классическая литература»), находя там энциклопедии, книги по геральдике, топографии, философии, а также стихи, пьесы и различные романы. Я останавливалась перед полками, брала в руки книги, изучая их потертые или позолоченные корешки, проводя пальцами по обложкам. Я любовалась экземплярами в переплетах из ткани, с причудливыми буквами и тиснеными узорами, похожими на цветы камелии, и подолгу задерживалась у дорогих фолиантов, переплетенных в кожу — сафьян, лайку и юфть.