Закончил и я свою начальную школу. Праздник этот пришёлся на тысяча девятьсот сороковой год. В пятый класс, как и в первый, меня собирали по-особому, потому что я переступил первую ступень, ступал на вторую, шёл в новую школу, к новым учителям и учиться должен был с новыми ребятами. Я сразу вырос в собственных глазах и перед своими спутниками по глотовской школе. И отец с матерью увидели меня самостоятельным и доверили мне деньги на покупку кожаных ботинок, направив меня за покупкой в Село. К этому времени я уже научился сам садиться верхом на лошадь: ставишь ногу на поводья, одной рукой подтягиваешься, держась за гриву, на холку, а второй упираешься в рёбра; подпрыгнув, валишься грудью на спину лошади, поболтаешь в воздухе ногами и усядешься, как надо. Пока примешь кавалерийскую посадку, саженей двадцать проедешь, а то и для второй попытки на землю сползёшь. Я выпросил у деда Алексана по старой дружбе лошадь и отправился за первыми в моей жизни кожаными ботинками верхом.
День был летний, солнечный. В магазине было безлюдно и прохладно. Я попросил себе ботинки, показав на хромовые, и положил продавцу на прилавок деньги.
— Без примерки или с примеркой будешь брать? — спросил продавец.
— С примеркой, — ответил я.
Продавец взглянул на мои ноги, чтобы подать подходящие по размеру ботинки, и запротестовал:
— Нет, нет, никакой примерки! Посмотри на ноги-то! Брось собаке — грызть не станет.
— Запылились, — сказал я, почувствовав, как у меня загорелись уши и лицо, и обтёр ногу за ногой об порточины.
— Вот что, беги к колодцу и вымой в конском корыте. Тут рядом.
Магазин был в саду, в бывшем барском помещении. Я выбежал за канаву сада к колодцу, осмотрелся и, никого не заметив, вымыл ноги. Добела их отмыть было невозможно, потому что их и солнце палило, и ветры обветривали, и росы обжигали, и месили они грязи и глины, купались в дорожной пыли; секли их травы и кололи колючки. Словом, кожа на моих ногах задубела, стала коричнево-серой, первобытной. Но всё же от мытья они стали чище. Я вернулся в магазин и представился продавцу.
— Ну, вот. Совсем другое дело. Надо беречь отцовские сапоги. Они тебе на всю жизнь.
«Отцовские сапоги» значило — кожу на ногах.
Я взял в руки пахнущие кожей, краской и чем-то городским ботинки, сел на весы, обтёр ступни руками, обдул их и надел ботинки на ноги.
— Хороши? Не жмут? — спросил продавец.
— Нет. Просторные, — ответил я.
— Может, побольше возьмёшь?
— Не. Эти хорошие.
— Ну, бери. Вот тебе сдача. Не потеряй.
Я привёз себе ботинки, показал дружкам и стал ждать первое сентября, чтобы обновить их. Но сделать мне это первого не пришлось. В день начала моей учёбы в Спешневе была такая теплынь, что трепать зря обновку по такой погоде мне не позволили. И лишь в октябре, когда стали выпадать заморозки, идти дожди, я обулся в новенькие ботиночки и от счастья не пошёл в них, а полетел. Но крылья мои скоро опустились. Не дошёл я и до Скородного, как стал волочить ноги. Ботинки оказались малы. Обулся я в них на шерстяной носок, а ещё к этому моменту, наверное, подрастоптал свои лапищи — ботинки жали ноги. Я снял носки, надел обновку на босу ногу, но, пройдя посёлок, снял их и повесил через плечо, как бережливый мужичок, носивший так свои сапоги всю жизнь, от деревни до деревни босиком, а по деревне в сапогах.
Босиком идти было холодно, а ещё болели пятки.
Пройдя на босу ногу, я набил мозоли, набил и содрал. Если не считать примерки, то надевал я ботинки эти на свои ноги первый и последний раз. Мало того, мне из-за них чуть не отрезали правую ногу… Вот что значит покупать обувь впритирку.
В пятом классе всё было новое: новая школа, новые учителя, новые уроки. И больше всего мне понравились стихи Никитина и Кольцова из хрестоматии и немецкий язык. Мне казалось, что я всё знал, всё пережил, что происходит в природе: и ненастья, и погоды, и вёсны, и зимы, но стоило мне начать учить: