Лёнькин букварь

— Во-первых, ругаться ты ещё мал, а во-вторых, ругань не украшает человека вообще. Ругаются только хамы, а мы с тобой к ним относиться не должны, не имеем права. Ну, а что касается твоей ноги, то заболела она у тебя по той причине, что твоя мозоль от новых ботинок захватила грязь, получилось небольшое заражение крови, всё это скопилось в подколенной части, не распространилось, к счастью, дальше, образовался нарыв, наименование которому флегмона. Ты пообещай мне, что больше ругаться не будешь, и не плачь впредь, не пугай нас.

Я рассказал Лёньке о причине моей болезни. На бога от стыда старался не смотреть. Он стал казаться мне строгим и злым. Я решил, что лучше с ним знакомств не водить.

В больнице нас в палате лежало шесть человек: трое мальчишек, мужчина и два деда. Один из мальчишек, ему было восемь лет, помер на наших глазах. У него были простужены лёгкие. Отец ходил с ним рыбу ловить, лёд на реке затопило водой. Отец нёс через лёд по воде мешок с рыбой, а сына вёл за руку тоже по воде. Рыбу они донесли, ей ничего не стало, съели, а мальчишка заболел, попал в больницу. Он был беленький и худенький. Его все любили, кроме деда, который был парализован и ходил по-петушиному. Когда этому мальчишке бывало хорошо, он бегал по палате, играл с нами в салки. Но за ним никто не гнался: кто был хромой, у кого сломана рука, дедам вообще не до игры было и от болезней, и от старости. Однажды он набегался, выскакивал в коридор, на крыльцо, пока его не привели с угрозой, что, если он не угомонится, его отправят домой и не станут лечить; лёг под одеяло и больше не вставал. Ему стало плохо. Он в три дня ещё больше похудел и побледнел, стал задыхаться. Ему делали уколы, поили лекарствами.

Однажды он встал и попросил моего соседа проводить его в уборную. Они ушли, и сразу же раздался на всю больницу мальчишеский крик. Сосед Алёшка прибежал испуганный, сказал, что у того отовсюду потекла кровь. Его принесли на койку, стали над ним хлопотать. Он вдруг захрипел и затих, как будто уснул. Доктор подержал его за руку, сказал вынести из палаты — и его унесли вместе с постелью.

Мы долго лежали тихо, не разговаривая. Было жаль мальчугана. Потом дед-сказочник тихо стал рассказывать нам сказки. Постепенно мы смирились с судьбой мальчишки, ругали за жадность его отца. Если бы он бросил рыбу, а мальчугана нёс на закорках, мальчик не умер бы.

В палату нам приносили журналы. Я читал вслух стихи и рассказы. Одно стихотворение про дедушку Егора, ехавшего на телеге через лес, где напали на него осы, искусали его, и он приехал домой без колёс, с шишкой на носу, я выучил наизусть и потом забавлял им ребят.

К ноябрьским праздникам я стал потихоньку слезать с кровати, прыгать на одной ноге к окну и к двери, чтобы посмотреть на сад и в коридор. А шестого ноября развеселился так, что осмелился наступать на пальцы больной ноги и показывал, смеша ребят, что я хожу, как парализованный дед, которого мы прозвали дедом-петухом. Вдосталь посмеявшись над дедом-петухом, я угомонился, а утром в праздник не проснулся к завтраку, спал до обеда и хороший праздничный обед не стал есть. У меня поднялась температура. Позвали доктора. Он ничего не мог понять, что со мной произошло, но когда узнал, что я бегал по палате, успокоился. Надо было с разумом тренировать ногу, постепенно. Я боялся, что ребята расскажут доктору, что я не только бегал по палате, но и передразнивал больного деда, но они об этом умолчали. А когда на второй день пришла мать, увидела меня опять больным, ей сказал кто-то о моей выходке, и мне пришлось выслушать упрёк и напутствие, что чужой беде никогда нельзя радоваться и смеяться, что, неровен час, сам в беду попадёшь. В этом у меня оправдания не было. А спрашивать у доктора, можно ли заболеть, если над больным человеком посмеёшься, я не осмелился и решил никогда не передразнивать больных и убогих. Лучше их убогость не замечать, а помогать им.

К весне я расходил свою ногу. По теплу стал ходить и бегать с ребятами босиком, стал работать в колхозе на мальчишеских работах, пахать и сеять, возить сено в волокушах, а солому повозить мне не пришлось, началась война.

СТРАШНОЕ СЛОВО «ВОЙНА»

Больше всего мы любили играть в войну. Для этой игры у нас было хорошее место, прежде всего было место для пушки. Была и пушка — толстая труба, загнутая с одного конца. Мы её устанавливали в ракитке, росшей рогулиной, и палили по врагам, палили, бахали по всем правилам пушечной войны. Пушка наша, как позволяла ракитка, всё время была направлена лишь в одну сторону, на запад, откуда должны были, по условиям нашей игры, наступать враги.

И вот настал день, когда настоящие враги пришли именно с той стороны, куда направлена была наша пушка. Врагами были немцы. Те немцы, чей язык мне так нравился.