Читаем Липяги. Из записок сельского учителя полностью

Липяги. Из записок сельского учителя

В старину у нас было много лугов и выгонов. Но мало-помалу их все распахали. То под кукурузу, то под сахарную свеклу… Год-другой урожай на целинке — ничего, сносный, а на третий, глядь, паводком посмывало весь пахотный слой — и сколько ни паши, — все одни репейники растут. Но хоть и одни репейники растут, а паши, — потому как в плане она теперь — эта земля, и обратного хода нет. Из-за каждой кочки, чтобы ее обратно в луга вернуть, чуть ли не указ нужен особый…

Лузянин решил пока не поднимать шуму и не добиваться изъятия этих земель из числа пахотных. Решил отдисковать их хорошенько и засеять клевером и травосмесью.

Мы за тем и ездили, чтобы поглядеть на эти участки, выбрать наиболее удобные из них. Мы выехали сразу же после обеда. Побывали в Кочках, у Двенадцати родников, в Свиной Лужжинке и теперь, под вечер, возвращались домой.

У Лузянина были какие-то дела в правлении, и мы, не заезжая на конюшню, поехали на село. Еще издали я заметил, что у конторы стоит какой-то странный экипаж. У самого крыльца, загородив вход, чернел гусеничный трактор. А позади него — забрызганная «Волга». Николай Семенович не сразу разглядел машину. Я сказал ему. Лузянин оживился.

— Судя по всему — из области кто-то, — сказал он. — Свои-то небось должны знать, что теперь не время на машинах разъезжать.

Мы не спеша подъехали к правлению. Я поглядел на «Волгу» — она была привязана тросом к трактору. Пока Лузянин возился с Ландышем, я выскочил из санок — и в контору. В бухгалтерской, возле двери председательского кабинета, на табуретке сидел человек. Видимо, приезжий ожидал давно. На вешалке, у печки, висело его пальто и пыжиковая шапка. Судя по всему, начальник. «Но странный какой-то начальник! — мелькнуло у меня. — Тихий». Другой на его месте, не застав председателя, метал бы гром и молнию. А этот — сидит, уткнувшись в газету, и ждет. Приезжий, видно, не слышал, что я вошел, а может, не хотел подавать вида: не отложил газету. Из-под газеты виднелся добротный костюм и красивые, в тон костюму, носки. Руки у незнакомца были тонкие и белые.

Все это я рассмотрел за какую-нибудь минуту, ибо тут же вошел Лузянин.

— Сумерничаем? — спросил он и щелкнул выключателем.

Услыша голос Лузянина, незнакомец отложил газету и поспешно поднялся с табуретки. Я так и опешил: это был Василий Кузьмич Ронжин — бывший председатель нашего райисполкома.

Ронжин улыбнулся, шагнул нам навстречу и, потряхивая седой шевелюрой, пожал руки — сначала Лузянину, потом — мне. Рука у Василия Кузьмича была теплая и мягкая. Пожимая ее, я подумал, что сдал, постарел Ронжин. Василий Кузьмич работал в облисполкоме, потом одно время был у нас секретарем райкома, а когда районы укрупнили — его избрали председателем райисполкома. Года три он пробыл в этой должности. Имя его еще недавно гремело — не менее, пожалуй, самого Парамонова— нашего первого секретаря. При них район наш шел по всем статьям впереди других. Но вот уже года полтора, сразу же после загадочной смерти Парамонова, исчез куда-то и Ронжин. О нем ходили всякие слухи. Одни утверждали, что его исключили из партии за приписки и очковтирательство; другие уверяли, что он болен, и т. д.

И вот Василий Кузьмич стоял перед нами и, улыбаясь, пожимал нам руки.

— Проходите, — сказал Лузянин, открывая дверь своего кабинета. — И вы, и вы! — пригласил Николай Семенович и меня.

Я вошел в председательский кабинет следом за Василием Кузьмичом. Лузянин снял с себя полушубок, нагнулся к столу, включил лампу, бросил: «Садитесь!» — Однако сам садиться не спешил. Он прошелся взад-вперед по кабинету, покряхтывая и растирая руки; потом остановился возле теплой печки, прислонился к ней спиной.

— Ну и погодка! — проговорил Василий Кузьмич. — От самого большака пришлось тащиться на прицепе, за трактором…

— Да, весна ранняя, — отозвался Лузянин.

Они помолчали, и молчание это было некстати. Николай Семенович почуял это. Он прошел к столу и, протирая вспотевшие очки, поглядел, прищурившись, на Ронжина. Лицо Василия Кузьмича — некогда живое, подвижное, — теперь словно бы закаменело. На нем угадывалось лишь одно: растерянность.

Впрочем, может быть, мне так показалось, потому что и у Лузянина, как я заметил, не было обычной живинки в глазах.

«Он знает, зачем приехал Ронжин!» — подумал я. И как бы подтверждая мою догадку, Василий Кузьмич поерзал на табуретке и заговорил глухо:

— Николай Семенович… Вам звонили? Ну как вы — примете?.. Я сам напросился к вам агрономом, зная, что у вас есть вакансия…

Ронжин полез в карман за бумагой. Лузянин махнул рукой — дескать, к чему формальности! Однако бумагу все-таки взял; правда, он не стал ее читать, а положил на стол и, хлопнув по ней ладонью, сказал:

— Что ж, агрономом — так агрономом!