Читаем Липяги. Из записок сельского учителя полностью

Зато Лузянин смеялся над моим рассказом от души.

— А ведь правда — кресла в нашем облисполкоме — антикварные! Салтыкова-Щедрина… Ей-богу, они и есть…

Ронжин переждал, пока Лузянин наконец перестал смеяться, и заговорил о своем.

— Я навсегда к вам, — сказал он, — С семьей. Посоветуйте, где мне на первый случай остановиться.

— Квартиру вам найдем, — посерьезнев вдруг, отозвался Лузянин. — Чего-чего, а уж изб пустых в Липягах много!

— Может, устроить пока Василия Кузьмича у Анисьи Софроновой? — предложил я. — Там жили учителя, но они получили квартиры.

— Верно! — подхватил Лузянин. — Лучше и не придумаешь. Изба у нее хорошая. Хозяйка весь день на ферме.

— Тогда проводите меня к ней, — попросил Василий Кузьмич.

Мы вышли на крыльцо, позвали от пожарки тракториста, и вскоре караван во главе с гусеничным трактором потащился на Хутора, к дому Анисьи Софроновой.

4

Не успела распространиться весть о приезде Ронжина, как в избу Аниски потянулись люди. Не только липяговцы — ехали и из других сел. Оно и понятно: одних снимал Ронжин с должностей — с председателей, с директоров МТС; других, наоборот, возвеличивал, продвигал, награждал. Оттого и шли. Первые — с плохо скрываемым ехидством, с непременным желанием напомнить Василию Кузьмичу о его зле, о содеянной им в свое время несправедливости; вторые — являлись за тем, чтобы приободрить, посочувствовать. Эти, как правило, шли с бутылками, с закуской.

Навестил Ронжина и мой дружок — Володяка Полунин. Если верить его собственным признаниям, Володяка долго раздумывал над тем, кем ему прикинуться — обиженным или возвеличенным? И то — было над чем призадуматься Володяке! С одной стороны, получалось так, что Володяка будто возвеличен был Ронжиным. Ну как же? Инструктором при нем состоял, им же, Василием Кузьмичом, был выдвинут в председатели! Да… Но, с другой стороны, — им же, Ронжиным, был и снят!

Подумав так и этак, Володяка решил, что благороднее будет с его стороны, если он не выкажет своей обиды. Он купил бутылку перцовки, отрезал кусок ветчины и вечерком тихо-тихо — в избу Аниски. Как он и предполагал, Аниски не было дома, но Василий Кузьмич успел к тому времени привезти жену и ребят.

Полунин подоспел к ужину. Жена Василия Кузьмича (Володяка знал ее немного) хлопотала на кухне; ребята сидели за столом. Увидев Полунина, Ронжин обрадовался. Помог снять ему пальто и даже пошутил, напомнив про те, лучшие времена, когда они работали вместе. Володяку такая встреча растрогала. Обрадованный, он достал из кармана бутылку, предусмотрительно завернутую в газету, и поставил ее на стол. Ронжин взял посудину, развернул газету, повертел бутылку в руках, словно изучая этикетку, и, покачав головой, позвал жену:

— Мать, поди-ка сюда на минутку.

Та выглянула из кухни.

— Гляди: еще одна! — Ронжин указал на бутылку и рассмеялся.

И жена тоже засмеялась. Они оба смеялись искренне, до слез. А Володяка стоял посреди избы и только хлопал глазами. Наконец, насмеявшись досыта, Ронжин завернул бутылку в ту же газету.

— Сунь-ка обратно в карман, — сказал он, возвращая поллитровку Володяке. — Это уже третья сегодня.

«Хорошо, что окорок не вытащил сразу, — подумал Володяка. — А то совсем засмеяли бы». От ужина он отказался, но чашку чаю выпил.

— Сдал Василий Кузьмич! — рассказывал мне на другой день Полунин. — Покряхтывает. Оптимист по-прежнему, а уже не боец. «Хочется, говорит, заняться конкретным делом»… Я ему толкую про то, что затирают у нас молодых, а он слушать не хочет…

«И хорошо делает, что слушать не хочет, — подумал я. — Володяка под «молодыми» имеет в виду себя. Небось пытался что-либо нашептать на Лузянина. И хорошо, что Ронжин не захотел слушать его жалоб».

— Ты мне лучше вот что скажи, — перебил я Воло-дяку. — Что он про Парамонова рассказывал?

Полунин непонимающе уставился на меня:

— А чего рассказывать?! Известное дело: застрелился…

— Я с этого и начал бы свой разговор с Василием Кузьмичем. Они ведь столько лет вместе работали! Интересно.

— Тебе интересно — сходи да спроси! — отрезал Володяка.

— Мы не настолько близки с ним, чтобы говорить о таких деликатных вещах.

— Ничего! Я сведу тебя с ним поближе, — пообещал Володяка. — Ты увидишь, что Василий Кузьмич — большой демократ.

5

И верно: случай такой вскоре представился…

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Пятьдесят лет советского романа»

Проданные годы [Роман в новеллах]
Проданные годы [Роман в новеллах]

«Я хорошо еще с детства знал героев романа "Проданные годы". Однако, приступая к его написанию, я понял: мне надо увидеть их снова, увидеть реальных, живых, во плоти и крови. Увидеть, какими они стали теперь, пройдя долгий жизненный путь со своим народом.В отдаленном районе республики разыскал я своего Ализаса, который в "Проданных годах" сошел с ума от кулацких побоев. Не физическая боль сломила тогда его — что значит физическая боль для пастушка, детство которого было столь безрадостным! Ализас лишился рассудка из-за того, что оскорбили его человеческое достоинство, унизили его в глазах людей и прежде всего в глазах любимой девушки Аквнли. И вот я его увидел. Крепкая крестьянская натура взяла свое, он здоров теперь, нынешняя жизнь вернула ему человеческое достоинство, веру в себя. Работает Ализас в колхозе, считается лучшим столяром, это один из самых уважаемых людей в округе. Нашел я и Аквилю, тоже в колхозе, только в другом районе республики. Все ее дети получили высшее образование, стали врачами, инженерами, агрономами. В день ее рождения они собираются в родном доме и низко склоняют голову перед ней, некогда забитой батрачкой, пасшей кулацкий скот. В другом районе нашел я Стяпукаса, работает он бригадиром и поет совсем не ту песню, что певал в годы моего детства. Отыскал я и батрака Пятраса, несшего свет революции в темную литовскую деревню. Теперь он председатель одного из лучших колхозов республики. Герой Социалистического Труда… Обнялись мы с ним, расцеловались, вспомнили детство, смахнули слезу. И тут я внезапно понял: можно приниматься за роман. Уже можно. Теперь получится».Ю. Балтушис

Юозас Каролевич Балтушис

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Тонкий профиль
Тонкий профиль

«Тонкий профиль» — повесть, родившаяся в результате многолетних наблюдений писателя за жизнью большого уральского завода. Герои книги — люди труда, славные представители наших трубопрокатчиков.Повесть остросюжетна. За конфликтом производственным стоит конфликт нравственный. Что правильнее — внести лишь небольшие изменения в технологию и за счет них добиться временных успехов или, преодолев трудности, реконструировать цехи и надолго выйти на рубеж передовых? Этот вопрос оказывается краеугольным для определения позиций героев повести. На нем проверяются их характеры, устремления, нравственные начала.Книга строго документальна в своей основе. Композиция повествования потребовала лишь некоторого хронологического смещения событий, а острые жизненные конфликты — замены нескольких фамилий на вымышленные.

Анатолий Михайлович Медников

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза